Обещание жить. - Олег Смирнов

15

Документ называется «Личный листок по учету кадров». Кто из нас за свою, так сказать, сознательную жизнь многажды не заполнял его? Заполнял и я. Вот недавно по случаю перехода на другую работу снова ответил по 20 пунктам.

Из этих ответов следует, что моя фамилия — Макеев, имя — Александр, отчество — Васильевич, пол у меня мужской, а родился я в 1923 году, 27 сентября, в селе Бубенчиково, Кирсановского района, Тамбовской области; что национальность — русский, соцпроисхождение — служащий, партийность — член КПСС, партстаж с августа 1944 года, в ВЛКСМ не состою; что образование высшее (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, геологический факультет, поступил в 1947 году, окончил в 1952 году, специальность — геофизик), владею английским и немецким свободно, французским — читаю со словарем, имею ученую степень — доктор геолого-минералогнческих наук, являюсь автором трех монографий и более 80 статей в журнале «Геология СССР» и в прочей специальной периодике, в том числе и зарубежной.

Из ответов следует также, что с начала трудовой деятельности (включая учебу в высших и средних специальных учебных заведениях, военную службу, участие в партизанских отрядах и работу по совместительству) я выполнял кучу всякой работы, занимая самые разнообразные должности, среди которых последняя военная — командир стрелкового батальона и последняя гражданская — директор научно-исследовательского института; что пребывал за границей: с 1945-го по 1947-й — Венгрия, Чехословакия, Германия (участие в Великой Отечественной войне и служба в оккупационных войсках Советской Армии), с 1954-го по 1972-й — Болгария, Венгрия, Чехословакия, ГДР, ФРГ, Англия, Италия, Франция, США, Монголия, Вьетнам (служебные командировки, поездки с делегацией, туристические поездки); что я избран членом парткома НИИ и депутатом Краснопресненского райсовета Москвы.

Из ответов следует далее, что я имею следующие правительственные награды: ордена Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», шесть медалей, присуждена Государственная премия; что партвзысканий не имею; что отношение к воинской обязанности и воинское звание таковы: майор запаса, запас 2-го разряда, состав командный, род войск — мотострелковые части.

Из ответов следует, наконец, что семья моя состоит из жены Макеевой Евгении Антоновны 45 лет, сына Макеева Юрия Александровича 24 лет, дочери Макеевой Зои Александровны 20 лет и что домашний адрес: Москва, ул. Космонавтов, дом 14, кв. 160, телефон 284-57-69.

Дата заполнения и личная подпись…

Уже после того как я сдал анкету, у меня родился внук Дениска. Но, наверное, в последующие анкеты его вносить не надо: он входит в состав семьи сына, а не в мою, как мне объясняют друзья. Для страховки проконсультируюсь у кадровиков.

К анкете дополнения вряд ли нужны, в ней ты и так просматриваешься со всех сторон. И все-таки хочется сделать одно дополнение. Я действительно изрядно езжу по заграницам. Если попадаю в страну, где воевал, стараюсь побывать на местах боев. Иногда это удается.

Но особенно тянет туда, где был ранен. Нынешним январем я ездил в Венгрию. И сумел вырваться из прекрасного Будапешта в городок Сентендре — уютно, чистенько, черепица крыш, звон колоколов, размеренная жизнь провинции. Городок окружают бесчисленные виллы писателей и художников; в войну, конечно, вилл было поменьше. Тогда, в войну, на гористых склонах рос густой кустарник, на вершине — густой лес и немцы били с горы и из-за Дуная. Я бродил по склонам возле Сентендре, замучил спутников и переводчика, но отыскал то, что мне нужно! Было от чего, как от печки, танцевать — остатки крепостной стены, спускавшейся с горы к шоссе. Стена почти не сохранилась, да мне она и без надобности; важно, что от нее недалек овраг, где осколок мины ударил мне в предплечье.

Овраг стал большим и голым, однако я был уверен: здесь! Я постоял на дне его, озираясь, припоминая. Словно это сегодня происходило: укрываясь от минометного налета, мы скатились в овраг, а мины шестиствольного и долбанули как раз сюда; рукав гимнастерки набухал кровью, и я думал: «В госпиталь уволокут или в санбат?» Я не задержался в медсанбате, ранение было в мякоть, дырка зажила, как на собаке. Еще успел повоевать и за Дунаем, в Чехословакии, еще рану заполучил — пулей в голень. Между прочим, шрамы мои нынче уже не розовато-синие, а нормального, телесного цвета, разве что кожа там гладкая, как отполированная, и без единого волоска.

Ну-с, вылез я из оврага, стою, молчу. Молчат и сопровождающие — почтительно-сочувственно. Сверху, с гребня, поддувал ветерок, клочьями нес к Дунаю колокольный звон из Сентендре, и река была не голубая, как в штраусовском вальсе, а желто-серая, с льдинами, придавленная туманом, в тумане были и острова и задунайские горы. Нехолодно, около нуля, бесснежно и будто чего-то недостает. Сколько ж лет прошло, думал я, сколько воды утекло в Дунае с того дня, когда на этом месте меня могли убить и не убили!

В анкетах не спрашивают, в каких краях Союза ты бывал. Иначе бы я, геолог, упомянул Туву, Тюменскую область, Иркутскую, Читинскую, Бурятию, Якутию, весь Дальний Восток. На запад страны профессия не забрасывала, на запад ездил по вольной воле — на курорты и на войну. Ну, не на войну, а на свидания с ней, что ли. Опять же в первую очередь туда, где меня ранило. Жена не любит этих вояжей, я езжу без нее.

В Вязьму ездил. В сорок третьем она разбитой еще была и сожжена дотла, печные трубы остались. В шестьдесят седьмом — это город, в котором о войне напоминал только памятник на площади. Признаться, то, чего искал, я не нашел. Тогда была полуобвалившаяся кирпичная стена магазина, схваченная пламенем изба, во дворе колодец, ветла на пустыре — у ветлы и жахнул танковый снаряд, два осколка — мои.

Улица была та, моя, имени Ленина. Потому что я запомнил: на полуобвалившейся стене магазина висела табличка: «Улица им. В. И. Ленина». На этой, на этой улице меня и клюнуло, то ли в начале ее, то ли в середине — нынче не определишь. Но где-то тут, невдалеке.

Был летний вечер, и я, прихрамывая, нес пиджак на руке, ослабив галстук и расстегнув верхнюю пуговицу. Вдоль палисадников теснились двухэтажные каменные дома, стандартные, беленькие, с балкончиками и никаких колодцев, ветел и пустырей. В распахнутых окнах колыхались занавески, слышались голоса, музыка, детский смех или плач; в иных окошках горел свет и видны были люди у телевизоров. Провонял бензином автобус, пополнил набор запахов разогретого асфальта, цветов в палисадниках, пережаренного лука. У подъезда дома голенастые девчонки прыгали со скакалкой, бегали, кричали друг другу:

— Натка, если скушаешь волчью ягоду, станешь волком!

— Я не буду кушать волчью ягоду! Я скушаю помидор, и у меня будут красные щеки!

На столбах зажглись фонари. У автобусной остановки длинноволосые подростки в расклешенных брюках бренчали на гитарах вновь входящее в моду танго.

На углу меня обогнала пара, он задел плечом и не извинился, отрывисто сказал ей: «Шаркаем направо!» И они пошли направо. Парень, толкнувший меня, не обернулся, а девушка обернулась, виновато посмотрела, как бы извиняясь за своего кавалера. И я улыбнулся ей.

В Борки ездил. Взял в райкоме «газик», и покатили с секретарем. Он был средних лет, строгий, тонкогубый, со втянутыми щеками, а водителем оказалась деваха в штанах, с сигаретой, с черными бровями, синими ресницами и карминным ртом; она уверенно крутила баранку и посмеивалась неизвестно над чем.

Машину мы поставили в лесу перед хутором, втроем отыскали бывший передний край. Траншея, ходы сообщения, стрелковые ячейки, пулеметные площадки обмелели, захлестнулись травой и кустарником, крыши землянок прогнили, кое-где иструхленные бревна рухнули в ямы с бурой, затхлой водою. Все это напоминало заброшенное хозяевами жилье, год от года приходящее в негодность. Сосны и березы за четверть века вымахали, лес разросся, подступил к самому хутору.

А когда-то между лесом и хутором холмилось льняное поле. Его надо было преодолеть, прежде чем ворваться в Борки, и я поднял взвод в атаку и побежал со всеми, и у валуна немецкие пулеметы резанули по цепи, и я упал. Цепь залегла, чтобы по команде комбата подняться, а я остался лежать, чтобы уже не подняться без посторонней помощи. Подо мной натекла лужа крови, пока подполз санинструктор. Вот отсюда, из центра обороны, пройти метров сто прямо, после чуть уклониться влево, метров через тридцать будет валун.

Он высовывался из травы, потрескавшийся, покрытый седым мохом. Тоже, видать, постарел. Подумать, я лежал возле него, подплывший кровью. Когда же это было?

Потом мы шагали в Борки, и по пути секретарь рассказывал, что в районе да и на всей Смоленщине народ хочет жить с удобствами, с комфортом, чтоб культура была в достатке, и потому перебирается из малых деревушек, с хуторов в большие села. Районные власти сселяют такие скудеющие, печальные деревеньки, укрупняют. И тут же, без перехода, сказал, что и одиночные и небольшие братские могилы павших воинов, разбросанные по району, они сселили, перезахоронив останки, в крупные села и райцентр. («Нету рук ухаживать, а запустить их не велит совесть, поэтому и укрупнили»). Так и сказал о погибших: сселили, укрупнили, — и я не осудил его.