Все разбитые осколки - Риа Уайльд

тебе красивый ошейник? Чтобы мы оба помнили, что тебе нравится быть моей маленькой зверушкой? — спросил я, обводя пальцами синяки на ее горле.

— Только здесь, — шепчет она. — Только между нами.

— Только между нами, — соглашаюсь я, нежно поглаживая ее шею. — На колени, красотка.

Без вопросов она встает на колени, поднимает подбородок, чтобы не отводить глаз от меня.

— Какая хорошая маленькая шлюшка, правда, светлячок?

— Да.

Мой член дергается при виде ее покорности, ее готовности полностью подчиниться мне. Доверие, которое она оказала мне, и то, как мы достигли этого, поразило меня.

— Подними ночную рубашку, Эмери, покажи мне, что под ней.

Ее руки уверенно тянутся к подолу, материал поднимается по ее мягким бедрам, когда она тянет его вверх, все выше и выше, пока одна ее рука не прижимает сбившуюся ткань к животу, а другая, с подрагивающими в предвкушении пальцами, не упирается в бедро.

Она обнажилась для меня, ее киска открыта и готова.

Я чувствую, как мышцы моей челюсти напрягаются от похвалы, которую я хочу произнести, и мои руки напрягаются, когда моя сдержанность ослабевает. Блядь, как же я хочу прикоснуться к ней, поглотить ее, попробовать ее на вкус, поклоняться ей.

— Покажи мне, как сильно ты этого хочешь, светлячок. Раздвинь эту прелестную киску и пропитай свои пальчики всем тем, что ты можешь мне дать.

Я отхожу назад и сажусь на край кровати, наблюдая, как ее свободная рука проскальзывает между ног и раздвигает их, розовая, набухшая плоть блестит от возбуждения. Она делает круговые движения пальцами, обрабатывая себя, прежде чем рука опускается ниже и проникает в нее.

— Вот так, — похвалил я. — Покажи мне, как сильно ты этого хочешь.

— Пожалуйста, — умоляет она.

— Ты мне доверяешь? — повторяю я.

— Да, — вздыхает она.

Я помогаю ей встать и медленно, как будто она была произведением искусства, которому нужно поклоняться, снимаю бретельки с ее плеч, помогая ночной рубашке спуститься вниз по телу, пока она не оказывается вокруг ее ног. Обнаженную и возбужденную, я веду ее к кровати, усаживаю, а затем располагаю в центре.

— Боль необходима в спальне так же, как и удовольствие, — объясняю я. — Между ними есть тонкая грань, не нужно многого, чтобы одно стало слишком сильным и превратилось в другое.

— Тебе это нравится? — спрашивает она. — Причинять боль?

— Мне нравится наказывать, — признаюсь я. — В основном тебя.

— Почему?

— Потому что ты заставляешь меня чувствовать.

Она кивает, как будто понимает, и расслабляется, пока я связываю ее запястья и прикрепляю их к крюкам, установленным на столбиках кровати.

— Не переживай, Эмери, — говорю я ей, связывая лодыжки, а затем накладываю повязку на глаза и провожу пальцами по изгибу ее лица. — Будь моей хорошей маленькой шлюшкой.

По ее едва заметному кивку я отступаю от кровати, любуясь своей работой. Ухмылка растягивается на моих губах.

Моя. Все, блядь, моя.

Глава 28

༺Эмери༻

Резкий выдох вырывается из моих раздвинутых губ. Тело напрягается, когда всплеск боли проникает в левую грудь, начиная с ноющего, торчащего соска. Это был укол, шок, но затем боль изменилась, превратилась в мучительное удовольствие, которое сбило с толку мой мозг.

Я чувствую руки Атласа, пальцы проходят по моей слишком чувствительной плоти, а затем я вздрагиваю, когда прохладный металл проходит по моей груди, вгрызаясь в сосок, и тоже самое происходит справа. Я задыхаюсь, моя спина выгибается от боли и удовольствия от зажима.

— Каково это, красотка? — шепчет он.

— Хорошо, — это слово вырывается с дрожащим дыханием и звучит неубедительно.

— Ты должна сказать мне, чтобы я остановился, если будет слишком сильно.

Я киваю, ослепленная легким слоем материала, который он наложил на мои глаза. Все вокруг обострилось, и какая-то часть меня хотела сойти с ума от потери зрения и отсутствия подвижности, но я не лгала, когда говорила, что доверяю ему.

— Я должен услышать это, светлячок. Ты должна мне сказать, ты понимаешь?

— Да, — дрожит мой голос. — Я понимаю.

Я чувствую, как напрягаются мои мышцы, когда его пальцы проводят по центру моего живота.

— Вижу тебя такой, светлячок, — хрипит он. — И не могу насытиться.

— Атлас, — вздохнула я. — Прикоснись ко мне, пожалуйста.

Его глубокая усмешка посылает тепло в мой живот и покалывание по бедрам. Мне нравилась эта чертова усмешка.

— Я скоро вернусь, — он прижимает поцелуй к моему животу.

— Что? — вскрикиваю я.

— Терпение, светлячок, — говорит он на прощание.

Я слышу собственное дыхание в ушах, моя кровь бьется, как тысяча военных барабанов. В животе образуются узлы, в груди все сжимается. Он ведь не оставил бы меня так, верно?

— Атлас? — спрашиваю я через несколько минут.

Было только молчание.

Где-то рядом с дверью скрипнула половица, и я машинально повернула голову на звук — другие органы чувств взяли верх, ведь зрения у меня не было.

— Атлас?

Тихие, ленивые шаги раздаются в мою сторону, легкий шорох одежды заставляет волосы на затылке встать дыбом.

Когда слова не были произнесены, а тишина затянулась, я сглотнула, страх затянул узлы.

— Атлас?

Что-то аккуратно ставят на тумбу рядом с кроватью, судя по звукам, стакан с чем-то звенящим внутри.

Я чувствую его присутствие, а затем его губы слегка касаются моих. Мимолетное прикосновение, которое заставляет меня бороться с ограничениями, чтобы угнаться за знакомым вкусом Атласа.

Он не награждает меня еще одним поцелуем. Вместо этого он отходит, только чтобы вернуться через секунду, и что-то ледяное касается изгиба моей груди. Настолько холодное, что я вскрикиваю от ощущения этого прикосновения к моей разгоряченной коже.

Лед. Это был лед на моей коже, тающий на моей плоти, когда Атлас проводит им по одной груди, дразня сосок и зажим, и холод дает мне чувство облегчения от тупой пульсации там. Но он постоянно двигает им, вокруг одной, потом другой, вверх по ключицам, вниз между ложбинками грудей, по ребрам, пока не опускается на живот, на мой пупок. От холода я задыхаюсь, мышцы напрягаются от шока. Он проводит им по моему телу, смачивая кожу с каждым проходом тающего кубика.

Но когда он опускает его мне между ног, моя спина выгибается дугой на матрасе, ощущения совершенно иные, чем когда-либо прежде.

— Продолжай стонать, детка, — прохрипел он, забираясь на кровать, и матрас просел под его весом. — Звуки, которые ты издаешь… — простонал Атлас. — Они делают меня таким чертовски твердым.

Лед скользит по моей киске, охлаждая жар, который я ощущаю там, но ничего не делает, чтобы утолить жгучее возбуждение, заставляющее все мое тело дрожать. Мои соски пульсируют от восхитительной боли, каждое нервное