Черный пиар - Фридрих Незнанский

— Рядом с ними?

— Нет, не рядом, вдалеке… А я как раз нашел целую полянку…

— А вы находились близко к этим чиновникам?

— Я, во-первых, сидел на корточках, поэтому меня, как мне кажется, им видно не было… А я все видел прекрасно, хоть и находился от них достаточно далеко…

— Так, продолжайте, что было дальше?

— Дальше они там что-то кричали пьяными голосами. А потом, как всегда, принялись стрелять, — голос его задрожал. — И убили девочку.

— Вы видели, кто именно из них убил ее?

— Да.

— Кто это был?

Коваленко молчал, только видно было, как мелко дрожат его руки.

— Чего вы теперь-то боитесь? — завелся Гордеев.

— Юр, подожди, — перебил его Турецкий. — Виктор Филиппович, вы даете свидетельские показания, они записываются на пленку. Вы сказали, что видели, кто конкретно застрелил Софью Маковскую. Так кто же это был? Вашу безопасность мы вам гарантируем.

— Губернатор, — тихо произнес Коваленко.

— Это был губернатор Ершов?

— Да. Ершов.

— Вы в этом уверены?

— Я же сказал, я видел…

— Но вы сказали, что начали стрелять, как я понял, несколько человек. Как же вы поняли, что убил девочку именно Ершов?

— Когда девочка упала, никто не стрелял. К тому времени стрелял только один Ершов. Он в нее и попал.

— Он стрелял точно в нее, или он ее не видел?

— Я не могу ответить вам точно. Скорее всего, он ее не видел. Он просто стрелял по деревьям. А там оказалась девочка.

— Все понятно. Ваши дальнейшие действия?

— Я очень испугался. И побежал из леса в дом.

— Почему вы уехали, никому ничего не сказав, никого не предупредив?

— Понимаете, я очень испугался…

— Угу, — тихо подтвердил Гордеев.

— А потом, мне показалось, что, когда я убегал, они могли меня слышать или видеть. Самым первым решением, пришедшим мне в голову, было скрыться. И я уехал…

— Тем более у вас уже есть опыт «залегания на дно», — усмехнулся Гордеев.

— Ничего смешного! — обиделся Коваленко. — Ведь это же сам губернатор! — тихо, расширив глаза, произнес свидетель.

— Почему вы не пошли в правоохранительные органы? Вы так сильно боялись? — спросил Турецкий.

Тут уже вступился Гордеев.

— Да какие правоохранительные органы! — сказал Юрий, сам с ними столкнувшийся в Андреевске. — Один Спирин чего только стоит!

— Это же сам губернатор! — продолжал испуганно шептать Коваленко.

— Так. Хорошо. Вы скрылись. Но вы мне признались, что это вы были тем человеком, с которым встречался Маковский, отец девочки. Расскажите об этом, — попросил Гордеев.

— Да. Я встречался с ним. Сначала я спокойно жил там, куда уехал (я снял там квартиру). Девочку, конечно, было очень жалко и родителей ее тоже… Но сделанного не воротишь, а я тоже еще пожить хочу…

— А как же справедливость, Виктор Филиппович? — спросил Гордеев, но Турецкий толкнул его локтем, и тот с презрением отвернулся от свидетеля.

— Ну, справедливость — понятие растяжимое. И потом, я же хотел справедливости! Я, когда услышал по телевизору эту версию о самоубийстве, мне прямо плохо стало! Я так разозлился! Меня это так взбесило! Потом выдвинули версию, что ее убил Зайцев. Но я-то знал, кто настоящий убийца! Показывали по телевизору похороны… Состояние родителей. Жуткое зрелище! У меня тогда чувство страха заменилось чувством негодования. И я решил во что бы то ни стало все рассказать Маковскому, тем более что он был лейтенантом милиции. Но потом здравый смысл ко мне вернулся, и я понял, что это бессмысленно — рисковать собой!

— Но вы все же сообщили Маковскому какую-то информацию.

— Да. Я решил, что он должен знать правду, потому что он отец. Я просто представил себя на его месте… Ужасно! Я знал, что я очень сильно рискую. Поэтому, когда я с ним связался, то не назвал своего имени. Я встретился с ним поздно вечером, специально, чтобы он не видел моего лица. На мне была шляпа с широкими полями. Мы встретились на автобусной остановке. Я делал вид, что совершенно посторонний человек, прохожий. Я просто шепнул ему на ухо, что убийца Ершов. Маковский вел себя спокойно, тоже делал вид, что не знает меня, что я обычный прохожий, который ждет автобуса. Он спросил, откуда я знаю. Я ответил, что сам видел, своими глазами. И сразу предупредил его, что не собираюсь быть свидетелем, что я скрываюсь. Он тогда спросил, может ли он рассчитывать на мою помощь, и я честно ответил, что, скорее всего, нет. Он спросил, могу ли я еще что-нибудь рассказать ему, какие-нибудь подробности. И я ответил, что тогда сам с ним свяжусь. Мне уже пора было уходить, мы и так долго с ним разговаривали… Мне казалось, что за мной следит каждый куст, каждый случайный прохожий. Я вернулся в свое укрытие. У меня тогда было чувство облегчения, чувство выполненного долга. Я не исключал возможности, что еще свяжусь с ним… Но так и не связался. А потом в новостях услышал, что его сбила машина и что это, скорее всего, не случайность, а убийство. Мол, убивают свидетелей. Я тогда подумал, что он ведь не был свидетелем. И мне стало так страшно! Значит, узнали обо мне! Страх вырос, превратился просто в кошмар! Я не спал по ночам. Но за мной все не шли и не шли. И я понял, что в этой глуши меня не найдут.

— Но вы же оставили адрес своей соседке…

— Только потому, что я был с ней в очень хороших отношениях. И то, я попросил, чтобы она не давала никому мой адрес и чтобы сама мне не писала и не приезжала ко мне в течение нескольких месяцев.

— Какая непростительная ошибка! — прокомментировал Гордеев. — Ведь именно она дала мне ваш адрес.

— Да… А вы знаете, как это страшно… Страшно, что тебя найдут, но еще страшнее вот так взять и пропасть без вести, порвать все связи с окружающим тебя прежде миром, стереть себя из памяти друзей, из их собственной истории…

Гордеев отвернулся от Коваленко, а Турецкий терпеливо кивал свидетелю.

Через полчаса Турецкий с Гордеевым совещались о дальнейших действиях. Коваленко, как ему и обещали, был поселен в одной из спецквартир.

— Занимательная история, — говорил Турецкий.

Гордеев смотрел на своего коллегу.

— А что ты так улыбаешься? — спросил его Турецкий. — Все это, конечно, замечательно. Свидетель преступления и все такое… Но на основании его показаний мы ничего сделать не можем. Я надеюсь, ты это понимаешь.

— Понимаю. Он единственный свидетель. А у них свидетелей человек двадцать. Он конечно же мог не увидеть что-нибудь с такого расстояния, на котором он находился, и так далее и тому подобное… Уж мне ли не знать обо всех этих уловках… Но тем не менее свидетель есть! И это большой плюс. И с этим фактом никак не поспоришь. Надо только правильно использовать это обстоятельство.

— Да. С этим мы разберемся. Пока оставь в покое нашего трусливого свидетеля. Подумай лучше, на основе каких фактов нам пока удобнее всего действовать? — Турецкий испытующе посмотрел на Гордеева.

— Автоматная пуля? — неуверенно спросил тот.

— Ай молодец! Какой догадливый! Хвалю, ценю!

Турецкий дружески хлопнул Гордеева по плечу.

18

Еще с самого утра к зданию городской тюрьмы стали подтягиваться люди. Они тащили с собой лозунги, транспаранты, термосы с кофе и чаем, складные стульчики. Приблизительно около одиннадцати часов народ перестал прибывать, разделился на две группы, все заняли позиции, причем каждый хотел оказаться поближе к воротам, из-за этого возникла толкотня и возня. Наконец люди застыли на своих местах и с ожиданием и нетерпением уставились на решетчатую калитку. Только операторы телевизионных каналов все еще продолжали суетиться, выбирая наиболее подходящие ракурсы для съемок. Неподалеку от толпы стояли две черные машины с тонированными стеклами, их окружили несколько крепких ребят устрашающего вида. В воздухе повисла тишина, народ напряженно молчал, то и дело в разных местах раздавались щелчки зажигалок, начинали струиться сигаретные дымки. Наконец из первых рядов послышались неуверенные голоса:

— Кажется, идут. Идут.

— Идут! — уже увереннее подхватывали сзади.

Вскоре все сборище накрыла волна нетерпеливых выкриков:

— Это он! Мы видим! Идут! Идут!

Тюремная калитка открылась, из нее вышел Зайцев в сопровождении охраны, толпа немедленно хлынула к нему. Телохранители тут же взяли его в кольцо и не давали никому приблизиться слишком близко. Зайцев принужденно улыбался и безостановочно махал рукой приветствующим его. Взметнулись вверх плакаты. Раздалось дружное скандирование:

— Зай-це-ва в гу-бер-на-то-ры! Зай-це-ва в гу-бер-на-то-ры!

— Мы те-бе ве-рим!

— Дер-жись, ге-рой!

Но были и другие выкрики. Где-то нестройный хор голосов повторял:

— У-бий-ца!

— Да-ешь са-мо-суд!

— Без-за-ко-ни-е!