Колдун - Ольга Григорьева

Варяжко шагнул к другу, но, остановив его, болотница вскинула потемневшие глаза:

– И еще… Если это будет то имя, о котором я думаю, – нам будет худо.

– Почему?

Она опустила голову:

– Потому что оно может оказаться именем моего брата.

Брата? Варяжко усмехнулся. Уж на Настениного брата Выродок никак не походил! Нарочитый помнил его жгучие черные глаза и щуплую, увешанную разными оберегами фигуру. Глупости! Девке нечего бояться. Как бы ни звали Выродка по-настоящему, но Настениным братом он не был!

– Успокойся, – ласково проводя ладонью по мягким Настениным волосам, шепнул он. – Это будет другое имя. Выродок не был твоим братом.

Она удивленно поглядела на Варяжко и хотела было что-то спросить, но, желая немедленно подтвердить свои слова, нарочитый заступил Рамину путь:

– Ты – воин! Тебе ли бояться нежитей?! Что они могут сделать с тобой? Убить? Но разве смерть не лучше мучающей тебя жизни?! Освободись, Рамин! Скажи имя!

Рамин замер. Его лицо перекосила жуткая гримаса, рот открылся:

– Егоша… Нежити зовут его Егошей…

Имя ударило Варяжко, отбросило к тяжело охнувшей Настене. Он помнил, как однажды девка назвала брата по имени. И имя это помнил. Протестуя он закричал:

– Нет! Это другой Егоша! Твой брат – чернявый, маленький, а у этого глаза были зеленые, будто у болотной рыси!

Скрывая дрожащие на длинных ресницах слезы, она медленно отвернулась.

– У Егоши были зеленые глаза. Он был болотником. И он знал Оноха. А Рамина напугал Блазень. Тот самый, что спас меня. Должно быть, он помогал Егоше…

Блазень? Какой Блазень? Блазни, духи, нежити – все это пустые байки для старух и трусливых баб. Варяжко сжал руками голову. Он видел Настениного брата там, в лесу! Выродок был вовсе не похож на него! Настена хрустнула пальцами и, словно расслышав его мысли, сказала:

– В лесу со мной был не брат – лекарь. К нему меня принес Блазень.

Жесткость ее слов оглушила Варяжко.

– Нет!!!

Словно утопающий, он вцепился в Настенин летник. Девка вырвалась, подняла упавший на пол платок.

– Вы называли моего брата Выродком. Вы даже не захотели его понять…

По ее бархатистой щеке пробежала крупная слеза, губы дрогнули в последнем ужасном признании правды: – А ты… Ты убил моего брата…

Варяжко не желал верить ее речам, не хотел даже слушать их! Все происходящее было каким-то кошмарным сном, который должен был немедленно закончиться!

– Я не знал! Я не хотел! – стараясь поймать ускользающую Настену, закричал он и чуть не упал на пол.

Она поддержала его и, твердо гладя в глаза, вымолвила:

– Когда-то Егоша так же пытался оправдать себя. Ему не поверили. Я не повторю ошибку своих родичей. Я знаю – ты не хотел его убивать, просто так случилось. Но я не могу предаваться любви с убийцей брата. Я уеду, и не пытайся меня остановить, не потакай краткой боли. Она будет сильна лишь вначале, но время и расстояние заглушат ее. Возможно, когда-нибудь мы еще встретимся и простим друг друга, но теперь я не хочу тебя видеть.

Она повернулась и молча вышла.

Растерянно опустив руки, Варяжко глядел на истертую древесину закрывшейся двери и чувствовал, как в душу заползает страшная, леденящая пустота. От ее мерзкого прикосновения хотелось по-бабьи завыть, проклиная свою долю, а еще лучше – лечь прямо здесь, на полу, и умереть… Позади него, тихо причитая, плакала Нестера, но Варяжко ее не слышал. Последние слова Настены вновь и вновь звучали в его ушах.

– Она вернется, – неожиданно внятно сказал за его спиной голос Рамина.

Нарочитый обернулся, окинул пустым взглядом помолодевшее и вновь разгладившееся лицо старого друга, но радости от его выздоровления не ощутил.

– Она любит тебя и никуда не уедет, – уверенно повторил Рамин.

Варяжко почувствовал на своем плече его тяжелую руку, шепнул:

– Ты не знаешь ее. Она сделает как сказала. Рамин покачал головой:

– Вот увидишь – завтра она еще будет здесь.

Но он ошибся. Тем же вечером, собрав пожитки и взяв в провожатые двух киевских кметей, Настена уехала в Полоцк. Варяжко не провожал ее. Не мог видеть ее обвиняющих глаз, боялся не вынести терзающей душу боли, не имел права плакать. Он был воином.

ГЛАВА 17

Хозяин гневался. Сирома не знал почему, но чувствовал ярость Хозяина в шуршащем шепоте снега и зловещей лесной тишине. Три дня он призывал Хозяина, но тот не появлялся. В сомнениях и страхе Сирома метался по своей избе. Почему Хозяин не отзывался на его мольбы? Ведь он выполнил все, что тот приказывал… Жаль, не удалось убить Владимира, но новгородец навеки покинул Русь и больше не угрожал благополучию Сироминого господина. Почему же тот молчал, почему не хотел явить свой грозный лик?

Издеваясь, Морена посвистывала над лесным жилищем, заносила низкую крышу снегом, и порой Сироме хотелось умереть, чтобы не слышать ее насмешливого посвиста. Она-то все знала, потому и смеялась над его болью и отчаянием…

Сирома зажег лучину и встал перед ней на колени.

– Хозяин! Чем прогневал тебя? Чем обидел? Скажи неразумному рабу, и, клянусь, все будет исправлено!

Лучина вспыхнула, дрогнула слабым пламенем и вывернулась из светца в корытце с водой. Это был недобрый знак…

Сирома вздохнул, поправил обереги, взял лыжи и, накинув зипун, вышел из избы. Раньше уже случалось такое – Хозяин не отзывался, и тогда был лишь один верный способ привлечь его внимание – жертва. Ее-то и думал отыскать преданный раб. Перебираясь через сугробы, он лихорадочно размышлял – что же на сей раз подарить владыке? Рожденный от небесной коровы Земун, Хозяин не принимал в жертву людей или зверей, предпочитая им свежие колосья пшеницы или, на худой конец, ржи, но попробуй добудь все это в студень месяц, когда по дворам гуляет холодная Морена и свистят поземкой ее подружки Вьюжницы!

Сирома остановился на кромке леса, в задумчивости обвел глазами расстилающиеся перед ним поля и решительно двинулся в сторону Припяти. Там стояло немало богатых хлебом печищ – глядишь, и сыщется у какого-нибудь рачительного хозяина засохший колосок.

Каждую осень Сирома видел, как, невзирая на все старания знойной Полуденницы, собирая урожай в полях возле Припяти, копошились жалкие человеческие фигурки. Он еще дивился – и не лень им целый день горбатиться в поле под палящими лучами солнца? – а теперь пришло время самому попользоваться их трудом.

Завидев вдалеке слабые дымки людского жилья, он вздохнул. Эх, окажись нынче рядом Блазень, не пришлось бы даже входить в опостылевшие ему людские жилища, но Блазень словно провалился сквозь землю. Должно быть, он все-таки сунулся помогать глупому болотнику и сам сгинул в убивающем объятии Белой. Сирома хмыкнул. Конечно, он мог бы открыть путь на кромку и вытащить непокорного Блазня из иного мира, но зачем трудиться ради ослушника? К тому же, забыв те времена, когда жили бок о бок с людьми и никто им не дивился, кромешники не очень-то жаловали людской род…