Исповедь нормальной сумасшедшей - Ольга Мариничева

Это было совсем недавно – и это было так давно... На дворе был застой. Русский фашизм только-только поднимал голову. Битва шла за художественно-графический факультет МГПИ имени Ленина. Битва ортодоксов со школой Неменского (его последователями по новому, романтическому реализму в живописи). С факультета эти мафиози и бездари выжили всех приверженцев школы Неменского, включая и самого Сергея Токарева, дольше всех держалась Валентина Викентьевна, мама Сергея. Суды, статьи в «Комсомолке» 80-х – но мы тогда проиграли. И все же духовно победили.

В то время Сергей подарил мне пронзительную гравюру-иллюстрацию к чеховской «Каштанке». Бездомная худая собачонка с поникшей головой под косыми струями дождя и за ней – одинокий газовый фонарь на тротуаре.

Бесплатно, то есть вроде благодарности за поддержку «Комсомолки» в тех боях восьмидесятых годов, Сережа со своими учениками-художниками сделал нам Музей фронтовых корреспондентов: попросту встроил стеклянные витрины для фотографий и кратких сведений о тех, кто не вернулся в редакцию с фронта (был среди них и Аркадий Гайдар). Прямо в рекреации, где стояла стела с именами погибших работы художника Бродского.

«Дон Кихотом» Неменский называл Сергея за то, что тот все время кидался на амбразуры. Будто специально ждал и находил каждую следующую из них. И всегда – не за себя, точнее, не только и даже не в первую очередь за себя...

Впереди, после «Комсомолки», были суды по поводу «кондоминиума», а попросту кооперативного дома художников у Черемушкинского рынка, из которого выселяли хозяев-художников настоящие бандиты, забирая их мастерские под свои офисы. Нет, он не был даже председателем того кооператива, просто только он мог отбить и отстоять атаки на гаражи и металлическую ограду, зная назубок, как «Отче наш», весь функционал Мосгордумы и мэрии в придачу. Сколько его помню, он всегда судился... Кто такого выдержит? Два развода – и одиночество. Он всем помогал делать выставки – а у самого ни одной собственной персональной. Только с учениками и коллегами. Лишь почти год спустя после его гибели, 2 декабря, усилиями мамы удалось хоть что-то собрать из того, что он дарил или продавал в хорошие руки, не имея у себя даже фотокопий картин. Его картины очень хорошо расходились. На последней работе, что я у него в мастерской видела, изображены были сумерки. Прелестный и ностальгически грустный городской пейзаж в негустом ультрамарине зыбкого сумрака, темные ветви на этом фоне, смутный светлый силуэт старинного московского особняка стиля ампир... Уголок старой Москвы... Сергей кручинился и печалился о том, что истинно старинная Москва – исчезает...

На стенах его двухэтажной мастерской уже давно не висело никаких его картин, все с ходу продавалось... Ему были нужны деньги: внуки были очень болезненными детьми, да и сам Сергей был болен каким-то хитрым вирусом и постоянными депрессиями. Вторая жена, Аннушка, его ученица уже по ВГИКу, вначале поставила условием венчание, а потом сама же и ушла от него, когда он сутками дежурил у постели умирающей старушки – какой-то дальней ему родни... Продолжал заниматься судами, преподавал во ВГИКе, воевал теперь уже за мастерскую Неменского и при этом первым успевал ко мне хоть в больницу, хоть на день рождения, хоть на презентацию книги с неизменным тугим, плотным букетом роз...

В последний раз, что мы созванивались, он приехал из Кореи, куда его приглашало посольство в связи с выставкой его портретов корейских партизан – он успел организовать туда же гастроли театра имени Ермоловой.

Пейзаж с окрестностями Звенигорода, где Сергей каждый год снимал дачу и где мы когда-то сидели с ним на скамье, наблюдая закат, в тяжелой золоченой раме он подарил мне на день рождения. Роскошный портрет (в стиле старинных мастеров живописи) Марии Карповны, матери нашего общего друга журналиста и преподавателя ВГИКа Юрия Данилина... Для посмертной персональной выставки пришлось собирать по друзьям его работы. Театральные декорации, иллюстрации к книгам, включая андерсеновскую «Русалочку»... Я впервые встретила художника, подлинного мастера с таким равнодушием к собственной известности и вообще человека с таким подлинным рыцарством Дон Кихота... Был он, конечно же, если и не от мира, то уж точно не от века сего...

Мудрый человек, мой друг академик РАО Борис Михайлович Бим-Бад сказал как-то о таких людях: «Человек посмертной славы». Правда, речь шла о другом очень близком мне человеке – барде Дмитрии Дихтере. Мы с Бимом тогда еще не знали, как близок для Димы этот рубеж... Осень 1968 года, мой первый курс журналистики МГУ, запруженная студентами в разноцветных куртках и рюкзаках площадь у метро «Университет». Сбор на слет КСП. И над всем этим маревом, перекрывая шумы большого города, властвует сочный, раскатистый, смеющийся голос: «Вот как будто бы сначала начинается судьба...» Завороженная, иду на голос. Высокий парень с копной кудрявых волос и выразительно-некрасивым лицом Кости Райкина, в исступлении перекошен рот, весь лучится мажором и бьющей через край энергией – легендарный уже и тогда Дмитрий Дихтер из не менее легендарного ансамбля МАИ «Жаворонки». Уникальное по силе таланта мужское четырехголосье. После МАИ – работа в знаменитом КБ Сухого. Дима считал самолеты самым красивым воплощением мечты человека. Но случился Афганистан, Дихтер стал получать отчеты, подписанные генералом Руцким, о разрушениях и количестве убитых с помощью самолетов и вертолетов, разработанных в КБ. Пацифист по убеждениям, Дихтер оставил любимую работу. К этому времени уже состоялся их лучший среди исполнителей авторской песни дуэт с Галиной Крыловой. Постоянные гастроли, работа в жюри слетов и конкурсов, особенно среди юношеских клубов – Дихтер и Володя Ланцберг стали мэтрами юношеского движения КСП. Вскоре они с Галиной открыли собственную школу-студию «Остров», о которой не раз писала «Учительская газета». Это стало основным детищем его жизни. Хотя и сам по себе он был очень востребован: постоянные гастроли по Западной Европе, в Израиле... Технарь по образованию, по внутренней культуре Дима был истинным гуманитарием с безошибочным чутьем красоты и трагизма в поэзии и музыке. Исполнял в собственной аранжировке песни на стихи Шекспира, Тютчева, Мандельштама, современного поэта Петра Кошелева, предпочитал камерные сольные концерты многотысячной аудитории Грушинского, где приходилось, как он говорил, петь в темноту, словно в пустоту, не видя лиц и глаз слушателей... Когда случилась беда, чуть было не расколовшая студию (Дихтер влюбился в ученицу, был вынужден уйти из дома на съемную квартиру, Галка жила на пределе, натянутая как струна, и все же им удалось уберечь коллектив от раскола). Димка часто приезжал ко мне отвести душу – ведь в моих депрессиях он был моей главной «жилеткой», принося то угощение, что самому хотелось бы съесть, мы болтали, гуляли вокруг пруда, и Дихтер развивал свою любимую тему. Он говорил, что хочет построить настоящий корабль с настоящими алыми парусами, и тут же «заводился», обличая литературного капитана Грэя: как же это тот утверждал, что «чудеса надо делать своими руками», ежели его корабль был сооружен и подарен ему матушкой на ее собственные сбережения? Тем временем Галка была вознаграждена за долготерпение: влюбилась и вышла замуж за чудесного человека Лешу, тоже родом из МАИ. Школу-студию они продолжали вести все вместе... По просьбе Димы Галка и Леша его диагноз, рак легких, долго скрывали от друзей. От Леши с Галей позвонили летом: Дихтер умер, захлебнувшись собственной кровью. Так вышло, что я сама лежала в депрессии почти весь минувший год, потому не была на похоронах, и мои друзья в моей памяти – только живые... Школа-студия «Остров» носит теперь имя Дмитрия Дихтера.