Сарыкамыш. Пуля для императора - Рафаэль Миргалиевич Тимошев

И физиономия исчезла. Росляков вновь осторожно высунулся из двуколки, но, как и в прошлый раз, филера уже нигде не было — одна тьма…

— Слышал? — прошептал он Яшке, все еще всматривающемуся в темноту, и тот, с тем же благоговейным трепетом зашептал:

— Слышал, Вашбродь… Точно призрак какой, язви его в душу… Напужал даже, анчихрист!

— Снимай тогда свою чертову попону, едем!

* * *

Минут через пять они тронулись, до слез в глазах всматриваясь в темноту. Медленно спустились к церковной площади, с нее свернули в проулок, выехали на Торговую улицу — пустынную, вымершую. Лишь редкие огни в одиноких окнах напоминали, что Сарыкамыш все еще обитаем. Они повернули направо, доехали до перекрестка, где начиналась узкая "Армянская" улица, как ее прозывали военные, и со скрипом стали подниматься по ней вверх: Сивуха, утопая в глубоком снегу, с трудом тащила в гору повозку, больше напоминавшую теперь инвалидную коляску.

Но незаметно улица приняла более пологий вид, лошадка затряслась резвее, и вскоре они подъехали к другой, более широкой, освещенной двумя тусклыми фонарями "Складской" улице, получившей своё русское название из-за размещенных на ней хлебопекарни и продовольственных складов.

Росляков приказал остановить двуколку в тени углового дома. Напротив, чуть левее перекрестка, в одной из изб противоположной стороны улицы и располагалась квартира Натальи Берт.

Алексей вылез из двуколки, прошел до угла, стараясь оставаться в тени, и, осторожно оглядев улицу, высмотрел знакомую избу. Ни души… Окна квартиры затемнены, ставни закрыты. Значит, Берт и сопровождавший ее доктор еще не дошли… А это странно — от госпиталя до квартиры всего-то минут пятнадцать ходьбы. Объезд же занял около получаса, и, выходит, они уже с четверть часа как должны были добраться до места! И беса "Петровича" не видать… Где-то задержались?

Росляков поглядел направо — с той стороны улицы они и должны появиться… Что ж, мимо не пройдут… Надо ждать…

Однако прошло еще около получаса, но никто не появлялся. Слышался какой-то едва уловимый далекий гул со стороны хлебопекарни — вероятно, работала ночная смена… И больше ни звука — звенящая в ушах тишина…

И вдруг до слуха донеслись чьи-то хрустящие на снегу шаги. Алексей вновь высунулся из-за угла и посмотрел налево — со стороны соседней через квартал улицы, пошатываясь, двигалась чья-то квадратная тень. Кто-то в широкой бурке и торчащей на голове высокой папахе пересекал Складскую улицу, нетвердой походкой направляясь в сторону госпиталя. Но, поравнявшись с домом Берт, вдруг резко повернул к калитке и, выбив ее ударом ноги, исчез в темноте двора.

Вместе с пробежавшей по телу мелкой дрожью в голове Рослякова лихорадочно забилось: "Агент! Надо брать… Боже! Где же "Петрович"? Ждать или действовать самому?"

В это время с темного двора донеслась сначала какая-то возня, а потом громыхнула отборная брань.

"Не агент! Слишком шумит! — промелькнуло в голове Алексея. — Но какая сволочь смеет так беспардонно врываться во двор Натальи Ивановны?"

Теперь Росляков задрожал от возмущения. Он едва сдержал себя, чтобы не кинуться через улицу, но, когда следом раздались громовые удары в дверь да пьяный голос взревел: "Наталья, открывай чертову дверь!" — он уже себя не помнил: выскочил на свет уличного фонаря, яростно промахал Яшке бежать за ним и, выхватывая на ходу револьвер, ринулся к калитке.

Во дворе было темно, но, вбежав за изувеченную калитку, он разглядел на крыльце квадратную тень, колотившую в дверь.

— Не двигайся, сволочь! — проревел Росляков, не узнавая собственного голоса. — Пристрелю, как скотину!

Тень повернулась и замерла. Алешка бросился было к крыльцу, но споткнулся обо что-то мягкое и чуть было не нырнул носом в снег. Хорошо ещё, следом вбежал во двор Яшка с револьвером в руке! Тут же сообразив, что с прапорщиком что-то неладное, он наставил ствол на тень и от испуга заорал еще истошнее, чем Его Благородие:

— Стой, где стоишь! Стреляю!!

Наступила тишина. Росляков, на четвереньках, поправил съехавшие на нос очки, попытался встать, задел левой рукой что-то твердое, торчавшее, точно сучок на трухлявом древе, и вдруг кто-то тихо застонал…

Алексей подскочил как ошпаренный и, будто выстрел в голову — под ним живое человеческое тело! В ту же секунду он с омерзением ощутил на руке нечто теплое и липкое — кровь! Быстро склонился вновь, ощупал тело — в боку незнакомца торчала рукоятка ножа. Машинально припал на колени, нащупал лицо, осторожно приблизил глаза и… отпрянул — тот самый доктор, что признал в Яшке человека ротмистра!

— Кто это вас? — вскричал он от ужаса.

Доктор только прохрипел. Неожиданно рука его дернулась, медленно поднялась, коснулась правого плеча, обессиленно скатилась вниз, уткнулась несколько раз пальцами в грудь, точно нащупывая орден, и, откинувшись в снег, замерла. Уже навсегда.

И в это же самое время с крыльца проревели:

— Яшка, скотина, убери, сволочь, ствол! Очумели оба? Что вы с Наташкой сделали, мерзавцы? Куда упрятали?

Яшка и Росляков остолбенели — оба вмиг узнали голос сотника Оржанского.

19. 29 ноября 1914 г. Побег

Из дневника Николая II:

"29-го ноября. Суббота.

Утром принял всевозможные кавказские депутации. Посетил епархиальное училище и Тифлисское военное училище. Батальон юнкеров видел на плацу. Погода была дивная и теплая. После завтрака принял католикоза Кеворка всех армян. Затем у гр. Воронцова был доклад по военным действиям.

Погулял полчаса в саду. В 5 час. поехал на чашку чая к городскому управлению; все происходило по вчерашней программе. Масса очень любезных дам наперерыв старались угощать меня. В 6½ вернулся и посидел с Воронцовыми до обеда. В 9.20 выехал из дворца с конвоем. Очень тепло проводил меня Тифлис; графиня Воронцова с дамами на станции. В 9.45 поезд тронулся дальше.

Пил чай со спутниками. Ночью поезд начал подыматься и качало как на судне из стороны в сторону".

Это был день потрясений. Самым горьким было то, что к найденному во дворе телу доктора Поплавского вскоре прибавился труп "Петровича". Его обнаружил местный житель на полдороге от госпиталя до квартиры сестры милосердия. Сразу стало ясно, что оба трупа — дело одного и того же убийцы: оба были хладнокровно зарезаны — филера полоснули по горлу, доктору воткнули какой-то восточный нож под ребра, и там его зачем-то и оставили.

Сначала подозрение пало на сотника, оказавшегося в одних подштанниках под буркой да с повязкой на шее, державшей раненую руку в согнутом положении. Но после того как выяснилось,