Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский

Работники идеологического фронта следили за деятельностью знаменитостей с особым вниманием. Это и понятно: ведь каждое сказанное ими слово разносилось по всей стране и даже дальше.

С простым человеком проще. Его, если прихлопнуть, никто и не заметит. Зато «простые человеки» позволяли себе такое, чего бы ни один интеллигент себе никогда не позволил.

Представьте такую картину: 2 июля 1943 года, зрительный зал Художественного театра, зрители расселись по своим местам, в зале потух свет, зажглись огни рампы, вот-вот должен начаться спектакль «Анна Каренина», и вдруг ни с того ни с сего один из зрителей выскакивает на сцену и кричит на весь зал: «Да здравствует Гитлер!» (или что-то в этом роде). Конечно, на него набросились зрители, офицеры и чекисты, стащили со сцены и куда-то уволокли. И сразу начался спектакль, как будто ничего не произошло. Но могла ли так быстро успокоиться публика и не ждала ли она того, что и Анна Каренина, бросаясь под поезд, тоже закричит что-нибудь антисоветское?

А вот что наделал некий Валентин Алексеевич Никитов. Человек он был впечатлительный, да к тому же страдал каким-то нервным заболеванием, из-за которого иногда терял ориентацию в пространстве. Так вот, 6 марта 1944 года, напившись пива в баре на углу улицы Горького (Тверской) и Пушкинской площади (там теперь сквер) и потеряв ориентацию не только в пространстве, но и во времени, поругался в туалете бара с партизаном Сысоевым, ударил его бутылкой по голове и стал кричать, что Сталин бандит и что придет Гитлер и всех перевешает.

Потеряла, наверное, как и Никитов, ориентацию в пространстве и во времени Акулина Тихоновна Мамонтова. Еще в январе того же года она отказалась подписываться на заем, заявив, что не хочет помогать советской власти, при которой хорошо живут одни паразиты, а вернувшись от родственников, живших на территории, занятой фашистами, стала кричать, что, когда придут немцы, настанет ее власть и тогда она «отыграется»: будет выдавать немцам всех партийных и комсомольцев.

Ну о каком приходе немцев можно было всерьез говорить в 1944 году?! А вот говорили же. Для разрядки, что ли?

В тот год, 17 июля, по Москве прошло свыше пятидесяти семи тысяч немцев. Но это были уже пленные немцы. Склоненные головы, небритые лица, у многих на ногах обмотки, на шее – пустые консервные банки. Москвичи молча смотрели на пленных то ли с испугом, то ли с жалостью. Прогулка по Москве завершилась для них погрузкой в товарные вагоны и отправкой в лагеря.

Акулина Тихоновна ни одному из них так и не указала ни на коммуниста, ни на комсомольца, ни даже на еврея. Она сидела в тюрьме, и ее тоже ждал лагерь.

Образ едущих за пленными по Москве поливальных машин стал символичным. Желание людей и города смыть с себя грязь, пот и кровь прошедшей войны было естественным. Чистота – непременное условие человеческого существования.

Москва же особой опрятностью никогда не славилась. Правда, в 60-70-е годы ХХ столетия она была сравнительно чистым городом. Это отмечали даже иностранцы. И все же старания городских служб по наведению чистоты положительно влияли и на москвичей. Последние стали более чистоплотными.

До войны за чистотой и санитарно-эпидемиологическим состоянием города следили «Трест очистки», Санитарный институт и инструкторы санэпиднадзора.

Уже в начале войны в городе возникли проблемы с вывозом мусора. Прежде всего его не на чем было вывозить: автомашины были нужны фронту, да и с бензином стало очень трудно. Правда, имелись газогенераторные машины, которые ходили на древесном угле. По бокам кабины этих автомобилей стояли две башни генераторов, которые часто выходили из строя. А зимой такие машины вообще не могли ездить, так как генератор не нагревался до нужной температуры. Приходилось вывозить мусор на лошадях. Но способны ли были лошади решить такую проблему?

Как ни старался «Трест очистки», но большая часть отходов оставалась в городе. Согласно статистике, в Москве на 1 января 1945 года находилось двести пятьдесят тысяч кубометров мусора!

Накапливался он не сразу. На протяжении войны городские власти пытались как-то решать эту проблему… В начале 1942 года районные жилищные управления распорядились создавать для сбора мусора и нечистот в каждом дворе, где не было ящиков, специальные места. Их следовало «обволакивать», заливать водой, а когда образуется лед, сваливать в них отходы. «К работе по очистке лестничных клеток и дворов от мусора и нечистот, – говорилось в постановлении местной власти, – следует привлекать в обязательном порядке население домов».

У населения было много других забот, и оно с наведением чистоты не спешило.

Единственное, что можно было сделать в таком положении, – это принять хоть какие-то противопожарные меры, а именно: запретить готовить на керосинках и примусах в коридорах и на лестничных клетках, потребовать, чтобы жильцы очистили эти помещения от дров, мебели и всякого хлама. Но и это не всегда находило понимание у населения. Граждане дорожили своим барахлом и не желали с ним расставаться – авось пригодится!

Мусор лежал во дворах, и многие дворы стали походить на свалки. Весной 1942 года «Вечерняя Москва» назвала двор дома 12 по Калашному переулку «Музеем антисанитарии». Зимой, помимо мусора, дворы заваливало снегом и льдом – и ни выехать со двора, ни заехать в него было невозможно. Мусором, кстати, были забиты не только дворы, но и мусоропроводы. Он в них разлагался и отравлял воздух. В домах развелись крысы, а для «крысонепроницаемости полов» домоуправления ничего не делали.

Крыс было так много, что они заедали кошек. Кошки стали большой ценностью. Их воровали и приносили в дар любимым женщинам. Им отдавали последние продукты.

Мусор сжигали. Жгли его в котельных домов и в печах, сконструированных инженером Вериным. У печей этих были свои недостатки: на них уходило много топлива, около них круглосуточно кто-то должен был дежурить и, кроме того, они сильно дымили. Из-за всего этого печи Верина особого распространения не получили. На всю Москву их насчитывалось немногим более двухсот штук. С сухим мусором проще, его сжигали во дворах и на пустырях. Остальной мусор закапывали или использовали как удобрение, вывозя на огороды. Во время войны в Москве появилось сто пятьдесят ям, в которых гниющий мусор перерабатывался в удобрение.

Московское начальство заметило в ту весну, что служители коммунального ведомства, наводя порядок в своих епархиях, одновременно захламляют город. С их дозволения, а может быть, и по их инициативе, снег из дворов и переулков сгребался на середину улиц и площадей в надежде на то, что там его «раскатают» автомашины. Тащили со дворов на улицы и бульвары глыбы льда, а мусор и всякие отбросы сбрасывались в реки, пруды и в канализацию. В результате на улицах появлялась грязь, на бульварах торосы, а в водоемах – зараза.

Мосгорисполком принял решения об уборке улиц как в весенне-летний, так и осенне-зимний периоды. Согласно этим решениям урны для мусора на улицах города должны были стоять одна от другой не более чем сорок метров, а подметать и поливать улицы дворникам следовало не ранее двух часов дня, чтобы не создавать неудобства для пешеходов.

Во время войны, помимо проблемы с мусором, возникла еще одна большая проблема: нечистоты.

Перед войной из 38 тысяч московских домовладений только 13 тысяч имело канализацию. Жило в них 65 процентов населения. Жильцы остальных 25 тысяч домов пользовались выгребными ямами. Нечистоты вывозили ассенизаторы. Когда началась война, транспорта для вывоза нечистот, как и для вывоза мусора, почти не осталось. Поскольку вывозить нечистоты стало не на чем, их стали сливать в канализационные колодцы во дворах домов. В эти колодцы сливали также нечистоты и помои из домов с неисправной канализацией. Из-за того, что люди проявляли неаккуратность, выливали ведра с нечистотами в колодцы кое-как, подходить к ним с каждым днем становилось все труднее и труднее. Зимой, в сильный мороз, жижа вокруг колодцев замерзала, зато когда наступала оттепель или просто весна, а за ней и лето, то над колодцами начинали носиться мухи, и подходить к ним можно было лишь зажав нос рукой. Видя такое положение, санинспекция решила закрыть колодцы и устроить во дворах временные выгребные уборные, а над канализационными колодцами в летнее время устанавливать кабины.

В 1944 году тресты очистки организовали бригады по ручному переливу нечистот из выгребных ям в дворовые канализационные колодцы. Для этого специалистами трестов применялись наливные «ручные бочки» объемом 250–300 литров. В Ленинском районе управляющий районным трестом очистки Елгин сконструировал пневматическую бочку для нечистот. Наполнялась и опорожнялась она с помощью сжатого воздуха. Главным при ее опорожнении было не попасть под струю, что не всем и не всегда удавалось. Возможно, поэтому столь перспективным изобретением не воспользовались другие районы столицы. Надо еще сказать, что члены очистных бригад обеспечивались спецодеждой: комбинезоном, резиновым фартуком, сапогами и перчатками. Работали они ночью и утром, не жалея сил. И все же, несмотря на героический труд этих бригад, полностью очистить город от нечистот было невозможно. Тогда Наркомат коммунального хозяйства разрешил нечистоты консервировать, а проще говоря, зарывать выгребные ямы, а кабины туалетов переносить на новое место. Так делалось до 1945 года.