Атаман Ермак со товарищи - Борис Алмазов

— Ала... — прошептал атаман.

— Что? — спросил, обгладывая рябчика, сидевший рядом Черкас.

Ермак будто очнулся.

Шел торг о жаловании. Купцы увиливали от прямого ответа: сколь чего пойдет за каждый день службы? Были тут и харч, и боевой припас, и порты, и зипуны...

Казаки деловито высчитывали, чего сколько надобно. Купцы норовили нанять их на три месяца.

— Нет! — не соглашались атаманы. — Меньше чем па год мы служить не готовы! Это что же, нам по зиме на Дон да на Яик идти? Ежели не срядимся?

Торговались долго, но вяло, понимая, что придут к традиционной наемке: на год — за харчи и содержание, а через год — полный расчет деньгами.

Несколько раз ловил Ермак пристальный взгляд Максима Яковлевича, усмехаясь про себя, что купец молод и не научился еще смотреть так, чтобы его собственный взгляд был незаметен.

Наевшись-напившись, вывалились на широкий двор, где казаки завели пляску и хоровод с местными девками.

Ермак пошел в избу городовых казаков и там вскорости отыскал сотника, десять лет назад ушедшего сюда служить с Дона. Сочлись родовой, выяснили, кто какой станицы, какого юрта. Казак был коренной, родовитый. Обрадовался Ермаку, как найденному брату. Вышли за стены городка, развели, как полагалось по степному обычаю, костерок, притулились у огня. Сотник жадно расспрашивал про нынешнюю жизнь в Старом поле. Ермак отвечал что знал. Наконец настала его пора спрашивать.

— А скажи-ко мне, елдаш, сколько тут казаков есть?

— Да тысячи с две будет.

— Ого!

— Истинно так.

— Да где же им разместитися?

— А на службе-то не много! — сказал сотник. Иные в городах живут. Иные к зырянам подались. Сказывают, зыряне из Старого поля от Тимир-Аксака ушли, а так — нашего языка люди... Ну и кочуют с ними по всему Сырту, перед Камнем.

— А скажи мне, — спросил атаман, — где же та тысяча казаков, коих, сказывают, Строгановы не так давно наймовали.

— Как недавно? Да десять лет назад! И я с ними пришел...

— Ну и где же они?

— А все тут по городкам стоят.

— А что ж о них не слышно совсем и новых казаков нанимают? На Дону, на Яике тысяча казаков весь край в кулаке держит, а тут и голосу нет...

Сотник поморщился. Атаман задел самую больную струну.

— Растрепалась тысяча, — сказал он, помолчав. — Измельчала по городовой службе. Как пришли мы сюда — войско. До край моря огнем и мечом дойти можем. Стали постоем, а нас в городках не прокормить. Стали ватагами в другие города да остроги рассылать. Разослать разослали, а войско истаяло.

— Ну и что толку от вас? — усмехнулся Ермак.

— Да толк-то есть! — нехотя ответил сотник, — Города-то мы бороним.

— Через чего же нас понаймовали?

— На всю линию нас не хватает. Линия-то вон, аж до Студеного моря...

Ермак долго ворочался на сенной копне, где угнездился ночевать. Глядел на мигающие звезды. От стругов доносились голоса подгулявших казаков. Кто-то завел песню, и она далеко понеслась над рекой в луга и темные леса, подступавшие местами к самой воде, над курными избами и варницами, где день и ночь кипели котлы и валил дым, где клокотал рассол и выпаривалась ценимая иной раз дороже золота соль.

— Нельзя войско дробить! — прошептал самому себе Ермак. — Нельзя в линию становиться.

Так утром и сказал Пану да Мещеряку и иным атаманам.

—. Я полагаю: станут нас купцы по гарнизонам рассылать, а нам туды идти не следует! Нам всем вместе держаться нужно. В линию не становиться.

— Верно! — согласился Михайлов. — Я уж вчера подумал. Надоть заставы на опасных дорогах держать, а впереди — разъезды. Может, и за Камень лазутчиков выслать. А казаков держать конно и на стругах.

— Купцы нас не прокормят! Столько харчей у них нет! — засомневался Пан. — Постоем городок изнурим.

— Невелики мы числом! Не изнурим! А харч пущай сюды возят. Мы не коровы — за сеном ходить. Разойдемся ежели станицами стоять, не более чем на пять— десять верст друг от друга. Условное место заметим, где собираться, ежели сполох будет. А на линии с нас толку чуть...

Казаки все еще бражничали, допивая и доедая вчерашнее угощение. Но старые рубаки уже ворчали. Уже поднимали крестовины для обучения рукопашному бою, заставляли молодых приводить в порядок оружие...

— Разленились! — сетовали атаманы. — Отбились от воинского дела. Навовсе бурлаками стали.

Кое-где, пока еще нехотя, словно спросонок, казаки намахивали руки, крутя сабли. Кое-где схватывались попарно, по трое, возвращая телу боевую выучку.

— Недельки через две поправимся, отоспимся! — потягиваясь с хрустом, сказал Кольцо. — Надо у купцов припасу огненного попросить. Да стрельбы устроить. Они, сказывают, сами селитру добывают да порох трут.

— Верно, — подтвердил Мещеряк. — Этого всегда у них в избытке. Пущай не жмутся. Ты бы по мастерским походил, Ермак Тимофеич. Поглядел бы, какие оне пушки да пищали льют. Может, и нам чего сгодится.

Недалеко от городка из нескольких скважин черпали рассол и вываривали его в денно и нощно дымивших варницах. Ермак сунулся в раскаленную духоту работной избы, где в пару и угаре шевелились полуобнаженные мужики с воспаленными от соли глазами, изъеденными коростой руками. Он так и не понял, как вываривают соль, поскольку запутался в многократных командах:

— Черпай рассол... Доливай! Промывай! Поддавай огня...

Работные люди жили в избах по нескольку десятков человек. Еду им подавали в общей посудине на всю артель. Кормили неплохо, но работали варщики и днем и ночью, сменяясь у котлов. Разоренные набегами татар из-за Камня, многие солеварни и солеварные промыслы стояли, а держава требовала соли, как прежде, много. Потому и трудились, не гася огней. Горами высились заготовленные дрова. В десятки рук зашивались рогожные мешки, куда бережно ссыпалось белое богатство. Укрывалось шкурами, укутывалось соломой, чтобы в сухости быть развезено в дальние концы Руси. Грохотали мельницы: и хлебные, и для соляного помолу. И везде копошился черный, худой и жилистый народ. Пузатые ребятишки молчаливо глядели из дверей курных изб вослед широкоплечему атаману с неизменной кривой саблей на боку. Семи-восьмилетние, они уже стояли у котлов, а чуть постарше — уже черпали раствор...

«Это не вольная степь, это не пашня... — подумалось тогда Ермаку. — Это труд тяжкий, подневольный, страшный своим однообразием и непрерывностью». А работные люди ломили безропотно и трудно, как лошади на обмолоте, когда ходят они с завязанными мордами по кругу... Верша длинный путь, которому конца нет.

Атаман не увидел в сем деле себе интересу, а только ужаснулся тяжести труда и какой-то гнетущей силе от скопленного в одном месте многопудового соляного изобилия, поскольку привык мерить соль щепотью, дорожа каждой крупинкой.

Побывал он у зеленолицых пороховщиков, что терли селитру с углем, превращая ее в порох, сходил и на верфь, где стучали топоры и перекликались плотники. Здесь труд был веселее, сноровистее, а мастерство все на виду, все на вольном ветерке. Ладили строгановские корабелы и струги многие, и лодьи, даже высокие корабли с палубами и бойницами для трех-четырех пушек по бортам.

Ермак полюбовался работе корабелов, сам в охотку помахал топором. И хоть трудились на верфи и литовцы, и поляки, работали они под присмотром опытных русских мастеров, работу делали невидную, без мастерства. Струги были ладные, но опытным глазом атаман отметил, что с неказистыми казачьими стругами ни в какое сравнение не идут — корабли казачьей выделки много легче и на ходу быстрее.

А вот где застрял атаман надолго, так это на литейном дворе. И зачастил туда каждый день. Здесь колдовали мастера, чей труд был сходен с ворожбой, а тяжестью и напряжением — с лютым боем.

Свел Ермак знакомство и дружбу с рыжим немецким мастером, что был привезен зимою из Москвы, и с другими литейщиками и подмастерьями. Часто сиживали они на ветерке около кузницы и литейки, отдыхая после плавильного жара. Вышло так, что и возрастом были они близки, и по характерам схожи. Ермак немца ни о чем не расспрашивал, но тот как-то сам, без расспросов неожиданно сказал, убедившись, что вокруг никого нет:

— Атаман, тебе, как самому старшему казаку, скажу... Не все люди гожие из Москвы приехали. Есть кто в спину норовит ударить.

— Через чего ты такое заметил? — поинтересовался Ермак.

— Поначалу поставили литовцев почти всех мне на литейном дворе помогать. Купцы Строгановы задали урок много стволов для пищалей выковать и пушек налить. А по работе-то сразу видно, кто как работает. Кто дела не любит, но урок исполняет, а кто и зло творит.

Немец посасывал крошечную фарфоровую трубочку — новейшую диковину европейскую. Видать, заботился о здоровье, боялся грудную простуду схватить или от мокротного кашля в чужих краях помереть.