Отель, портье и три ноги под кроватью - Яков Томский

«Оставь себе!»

«Фиг с два! Они ваши».

«Пожалуйста, детка, просто оставь их себе».

«Нет. Они будут в конверте под вашим именем на стойке консьержей. Ничего не хочу слышать. Купите себе на них красивое платье».

«Как мило с твоей стороны! Я заберу сегодня».

И все. Но через час я проверил свой телефон и увидел, что она написала снова:

«Ты такой милый. Надеюсь, какая-нибудь хорошая девушка заботится о тебе. Ты этого заслуживаешь».

Эта SMS застала меня в подъезде. Что это, собственно, было? Никакой хорошей девушки. На самом деле я расстался с Джули двумя неделями ранее. Мы встречались нерегулярно, но в этом городе одиночек редкие свидания были островками света во мраке, и мы стали зависеть от них, нам стало нравиться думать о том, что есть человек, который знает, как выглядит наша спальня, где мы родились и какими стали. Периодические встречи превратились в отношения. И расстаться на самом деле оказалось нелегко. Каждую ночь я слушал Элтона Джона и страдал. Но сейчас я получил необычную SMS от необычной женщины. Которая надеялась, что у меня есть хорошая девушка.

«У меня уже нет девушки, Джинджер. Но я надеюсь, что у вас есть хороший мужчина, который заботится о вас».

«Тоже уже нет (подмигивающий смайлик)».

Я сел на лестницу, прежде чем отправиться в столовую, где телефон не ловил сеть, и подождал – а вдруг она еще напишет. Написала.

«Мы должны выпить вместе!»

ТОММИ, СПРОСИ СЕБЯ: Ты уверен, что она не проститутка?

Я ответил ей.

«О’кей!»

Действительно.

Мы встретились в Линкольн-центре, глядящем на Центральный парк. Я приоделся как мог, в лучшую одежду, какую работнику стойки регистрации разрешалось носить в общественных местах. Джинджер впорхнула в бар, опоздав на пятнадцать минут, увидела меня в углу и поспешила ко мне. Я не мог поверить, что она сейчас сядет и заговорит со мной. Джинджер двигалась, как акула – постоянно и неизменно; и вот она села рядом со мной на диван, ее светлые волосы растрепались, на лбу выступили очаровательные капельки пота.

Она сидела неподвижно.

Потом мы начали пить. На каждый мой виски со льдом приходился один ее мартини. Она выпила семь чертовых мартини, и дальше случилось то, чего я никогда прежде не видел. Примерно через три часа этого алкогольного поединка я пошел в туалет, а когда вернулся, Джинджер оплатила весь счет (ну, ладно, я не мог сопротивляться. Четырнадцать напитков в Линкольн-центре – это фактически моя недельная зарплата).

Через несколько минут мы шли по Централ-парк-саут (Джинджер чуть спотыкалась и опиралась на мою руку) на пути ко второму бару, где можно было курить. Да-да, можно было легально курить внутри, прямо там, в Мидтауне, но я не буду говорить где, потому что это мой бар, а не ваш. Я усадил Джинджер на стул за старинной деревянной барной стойкой, и все старые пыхтящие сигарами жирные коты уставились на меня – с завистью, как я полагаю. Шлюшьей завистью.

Джинджер сняла усыпанные брильянтами часы «Ролекс» и положила их передо мной, рядом со стаканом.

– Ты знаешь, я купила их, потому что они напоминают мне, что деньги ничего не значат. Деньги вообще ничего не значат. – Часы были потертыми и поцарапанными, но великолепно сверкали в тусклом свете бара. – Возьми их, Том. Возьми.

– Ты даришь мне свой «Ролекс»?

– На время. Просто возьми их, ладно? Поноси их немного.

Я надел часы на правое запястье. Теперь на мне было двое часов. Мы заказали еще по напитку, и Джинджер достала айфон, чтобы показать мне фотографии своей собаки. Проведя нетрезвым пальцем по экрану, она медленно пролистала несколько снимков себя обнаженной – часть из них была сделана в солярии, окрасившем ее обнаженное тело в жуткие желтые и зеленые тона. Но, вы знаете, это все равно было круто. Потом Джинджер начала говорить, но не о своей профессии. О себе и своих проблемах, психических затыках, проявлявшихся физически – например, в компульсивном побуждении щипать пинцетом грудь до крови.

В тот момент я просто жил. Что бы ни произошло со мной дальше, мне не было скучно. Это было нечто совершенно, совершенно новое.

Ну, и мы заказали еще по порции.

На работе ситуация неуклонно ухудшалась. Почти каждую неделю я получал выговор за какое-нибудь преступление, как и остальные сотрудники рецепции; качество обслуживания падало на глазах.

Все, чему меня учили, пошло прахом. Я говорил быстро и матерился. Нет чаевых – вы свободны. Мне нужно было зарабатывать. Хотите знать все об отеле? Прочтите брошюру в номере.

Следующий, пожалуйста.

Но из-за таких дел у меня начал болеть живот, как после паленого самогона. Это были грязные деньги, и я тратил их на грязные мартини, чтобы забыть, как ужасно хитрить и воровать каждый день. Такая жизнь заставляла меня постоянно хмуриться; но, когда мой банковский счет стал разбухать от сотенных купюр, я подумал об основательном отдыхе, о возвращении в большой мир, о том, чтобы раздать свои долги и уехать куда подальше.

Кейптаун. Я мог бы уехать в Кейптаун, прокутить все до цента и понять, что потерял.

Но мысли о Новом Орлеане не покидали меня. Разве я не был там счастливее? Разве я не был там лучше? Как получилось, что я так надолго задержался в Нью-Йорке? Я, возможно, уже уехал бы отсюда, но в некотором смысле Нью-Йорк околдовал меня. Здесь настолько сильное земное притяжение, ощущение центра вселен-

ной, что покинуть этот город почти невозможно. Мне часто трудно было даже выйти из квартиры.

И потом, денежный вопрос. Причина всего сущего: сотенки все текли ко мне, и нужно было быть полным придурком, чтобы перекрыть денежный клапан, особенно в городе, где безденежье читается в каждой морщинке на вашем лице. Я думал о своей новоорлеанской квартире возле железной дороги, с задним двором, которым я так и не воспользовался, и о том, как мой волчок начинал раскручиваться, рассказывая о заднем дворе где-то в другом месте, которым я так же не буду пользоваться. Осесть в другом центре вселенной. Мне нужно было уехать на какое-то время. Вернуться в Новый Орлеан.

Глава четырнадцатая

(В отелях нет тринадцатого этажа, поэтому у меня нет тринадцатой главы)

Нормального отпуска мне бы не дали (вот удивительно, да?). Но к этому моменту мой стаж обеспечивал свободные выходные, что, по сути, было неслыханной роскошью в нашей отрасли, и коллеги на рецепции презирали меня за это. Еще одна причина уехать из города на некоторое время: отдохнуть от коллег. Руководство сразу отклонило мою просьбу. Но я все же взял отгулы, заказал билеты на поездку с четверга по вторник и решил позвонить и сообщить о своей болезни за два дня до и через два дня после своих выходных. К этому моменту мне было уже все равно. Пусть выносят выговор. И вынесут. Я знал, что заслужил это.

Приземлившись в Луизиане, я сразу же почувствовал себя спокойнее, чище, лучше. Как только я забрал багаж, меня окутал горячий воздух, словно теплое, влажное объятие. Такси ехало по I-10, через Метэри (Метри, брат!), и, несмотря на разрушения, оставленные ураганом, все казалось прекрасным. Французский квартал пах все так же. Местные жители пили то же самое. Картина так ласкала взгляд и успокаивала душу, что я начал рефлексировать. Изменились мои шутки. Я говорил своим близким друзьям «отсоси у своей мамаши» – на севере это было очень смешно. В Новом Орлеане меня бы не поняли. Здесь это посчитали бы гадостью. Теперь, в этом городе (где я когда-то жил без сотового телефона), мой смартфон все еще выдавал электронные письма из сутолоки Нью-Йорка. Дававший большие чаевые прелюбодей просит номер на день со скидкой. Генеральный директор умирающей империи видеопроката просит поздний выезд. Джинджер Смит сообщает, что будет в полдень (я должен был позвонить в «Бельвью» и договориться. Я никогда не позволял Смит самой о себе заботиться).

Я отключил телефон и вошел в «Алиби»; он уже ждал меня.

– Вот он, мой мальчик.

Он встал, и мы пожали друг другу руки, улыбаясь и оглядывая друг друга с ног до головы.

– Ты ни капли не изменился, Томми.

– Только внутри, Перри. Только внутри. Ты вроде в порядке, приятель. – Но он выглядел старше, его глаза смягчились, а в волосах появилась проседь. На нем была кепка с эмблемой «Янки» – чего я никогда не замечал и с чем не ассоциировал себя тогда.

– Сначала ты, – сказал Перри.

– Нет, ты.

– Давай, Томми, рассказывай.

– Нет. Как твоя семья, в порядке?

– Все нормально. Дальше.

– Дальше что, Перри? Мне нечего рассказывать. А вот тебе есть.

– Давай выпьем, а?

Мы подошли к стойке. Бармен поставил две бутылки «Хайнекен» перед Перри, не говоря ни слова, и вопросительно кивнул мне. Перри почему-то заказал мне «Хеннеси».

– Добро пожаловать обратно в Новый Орлеан, Томми.

– Я счастлив вернуться домой.

– Значит, это твой дом, да? Рад слышать.

– Мне определенно так кажется. Значит, семья в порядке. А что со всеми остальными в отеле?