Патология лжи - Джонатон Китс

– Мой кабинет?

– Мэдисон не может работать в каморке со стажерами.

– Мэдисон в моем кабинете?

– Это будет кабинет Мэдисон на время твоего оплачиваемого отпуска.

– Мне нужно заказать ряд статей. Доработать обложку. Проверить некоторые факты, они могут быть искажены.

– Сама исказила эти факты, а теперь я должен снова их тебе доверить? Нет уж, спасибо. Ты больна, Глория. Держись подальше от этого офиса. Встретимся, когда закончится твой отпуск. Пожалуйста, постарайся отдохнуть, ты в этом нуждаешься. Мне жаль тебя.

Мой голос звучит спокойно, спокойнее, чем могло быть, и гораздо спокойнее, чем мы оба ожидали.

– Ты не мог бы сейчас уйти? Пожалуйста, оставь меня одну. – Я слышу собственные всхлипы, теплые струйки слез катятся по моим пылающим щеках. Я говорю с Дмитрием, хотя на самом деле здесь мог быть кто угодно – Дейрдре и Эмили, папочка, ФБР. Самый знаменитый на свете редактор, а я даже не имею права ничего сделать в своем собственном журнале. Самый-знаменитый-на-свете-журнальный-редактор-признан-виновным.

– Курить табак без фильтра в таком количестве вредно для здоровья. – Он протягивает мне конверт. Билет на самолет с от Кей». – Побудь со своей семьей. Я забочусь о тебе, Глория, ты мне как дочь.

Я игнорирую его. Смотрю на пачку сигарет, вновь и вновь перечитывая предупреждение Главного врача Службы здравоохранения. Эта пачка опасна только для беременных женщин. Мне нужно что-нибудь покрепче, я хочу довести себя до сердечного приступа. Я хочу, чтобы мое вскрытие вызывало интерес, чтобы сложно было определить причины смерти, потому что лишь так можно приблизиться к вожделенной литературной неопределенности, как на столе патологоанатома, так и в жизни.

6

К шести все собрались в клубе «Абсент» на празднование первого юбилея журнала. Я пришла туда лишь по настоянию Дмитрия. Он звонит мне ежедневно, чтобы удостовериться, что я не сижу взаперти. Что я все еще жива.

Клуб «Абсент» заставлен искусственными пальмами с огромными, размером с кокос, электрическими лампочками. Пожилой черный в белом смокинге поет хиты Гленна Миллера под аккомпанемент прячущегося в тени свингового трио. Клуб «Абсент» одновременно демонстрирует вершину ретро-шика и бездну хорошего вкуса.

Я сдаю пальто в гардероб и направляюсь к дубово-латунному бару, который, будь вокруг побольше воды, можно было бы принять за нос старинного корабля. Я заказываю «Отвертку» и получаю мартини. Но я не жалуюсь – вокруг все потягивают шампанское или мартини, и нет ничего хуже, чем оказаться на чужой вечеринке в одиночестве, да к тому же с неподходящей к случаю выпивкой.

У мартини вкус холода, джин покалывает губы и стекает по языку. Я пришла одна, и в баре сплошь одиночки. Пары стоят в очереди в буфет или уже сидят за маленькими круглыми столами, рассеянными по залу. Оркестр играет «Чаттануга-Чу-Чу»:[46]

Мы отправились с Пенсильванского вокзала в четверть четвертого…

– Вы действительно так сильно ненавидите эту песню, Глория? – спрашивает меня мужской голос – такой характерный, что я уверена: я слышала его раньше. Поднеся к губам бокал мартини, я с улыбкой оборачиваюсь, и оказывается, что я улыбаюсь Арту Рейнгольду. Арт сейчас выглядит лишь чуть более официально, чем тогда в «Чате». – Я подумал, что, скорее всего, найду вас в баре.

Я бросаю взгляд на свою одежду. За последние дни я запустила свою внешность, ведь никого больше не волнует, как я выгляжу. Допотопный пиджак, позаимствованный когда-то у отца, растоптанные туфли без каблуков. Подозреваю, что подошва у них синтетическая.

– Вы отлично выглядите, Глория. Как звездный редактор легендарного журнала.

Я хмурюсь:

– Не знала, что вы такого высокого мнения о «Портфолио».

– Я и не говорил, что высокого.

Он говорит, что заказал для нас столик, я не против? Он слегка касается моей спины.

– Вы уже нашли редактора для «Алгонкина»? – из вежливости спрашиваю я. – Полагаю вы здесь по делам.

Люди расступаются, давая нам дорогу. Большинство женщин пестрят многоцветием крашеных волос и нарядов, а их черно-белые мужья выглядят нелепо серьезными рядом с этими яркими хищными птицами, и единственный способ отличить их от официантов – проверить наличие «Ролекса».

Арт осторожно ведет меня к нашему столику, отодвигает стул, усаживает меня.

– Я здесь для того, чтобы сделать выбор, – говорит он. – Надеюсь, он не вызовет возражений с вашей стороны.

На столе перед нами все то, что есть в буфете: «сморгасборд» из кальмаров, прошутто, жареных овощей, сыра и фруктов. Плюс тарелка с какими-то запеченными закусками, видимо, специально приготовленными так, чтобы невозможно было опознать ингредиенты. Они похожи на реликвии с полей сражений гражданской войны: кажется, если их перевернуть, на обороте обнаружатся инвентарные музейные номера. Я потягиваю мартини, Арт тоже. Его губы едва касаются края бокала.

– Кажется, вы удивлены, увидев меня здесь, Глория.

– Я и не предполагала, что вы завсегдатай «Абсента», – улыбаюсь я. – Уверена, вы слышали о Пулитцере. Я пыталась дозвониться до вас.

– Я пытался дозвониться до вас. Ваша секретарша сказала, что вы ушли в отпуск.

Оркестр играет «Не сиди под яблоней». Наша еда остается нетронутой. Официант, а может, скучающий светский муж, приносит мне еще мартини. Я допиваю его и приглашаю Арта на танцпол.

– Я не танцую.

– Тогда я буду вальсировать сама с собой.

Мы встаем. Две или три пары уже танцуют, тихо покачиваясь на месте, как тонущие корабли. Я веду. Начинаю со слоуфокса, затем перехожу на фокстрот.

– Отвечая на ваш вопрос, Глория: у меня все еще нет редактора, – говорит Арт, уткнувшись в мое плечо. – Прямо сейчас я жду ответа «да».

– Не вижу никаких затруднений, – отвечаю я. Мы покачиваемся между другими парами. Женщины смотрят на меня, крепко вцепившись в своих мужей. – На Пулитцеровский комитет тоже оказывают давление.

– Премия была проверкой.

– Я думаю, мне следует подать в отставку из «Портфолио».

– Да, это было бы любезно с вашей стороны.

– Я знала, что вы поймете.

Я убыстряю шаги. Джин приятно укачивает мое тело и заглушает мои мысли.

– Вы приступаете немедленно, я полагаю.

– Я уже думала, что мне придется уехать из страны.

– Что вам делать за границей? Или поступило какое-то предложение? – Мы замираем, потом разворачиваемся.

– Я не должен был так с вами поступать, Глория. Я должен был принять решение до Пулитцера. Все и так было очевидно.

– Это ничего не меняет?

– Чего вы хотите, Глория? – Арт на секунду отодвигается, чтобы посмотреть на меня, в мои глаза. – Я знаю, что шансов у вас не было, и вы это знаете. Пулитцер – для газет, и меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы «Алгонкин» связывали с газетной бумагой. Вы же можете себе представить, какая моральная ответственность легла бы на плечи редактора – лауреата Пулитцера. Вам бы пришлось продолжать раскручивать это дело, а это могло бы привести вас в тюрьму. Мне ни к чему эти общественные призы, Глория. Главное для нас – имидж, репутация. Мы должны оберегать наш имидж.

Песня кончилась. Грушевидный человек в белом двубортном пиджаке подходит к микрофону и благодарит всех за то, что пришли. Это Бобби Гонзалес, хозяин «Абсента» и пятнадцати крупнейших в городе прачечных-автоматов. Он говорит, что оркестр берет короткую передышку, но вернется по мановению его руки.

– Ну вот вы и сказали «да». – Я продолжаю держаться за ледяную руку Арта, наконец выпускаю ее. Вот и конец. Мы достигли логичного финала истории. Так и должно было случиться, я знала это с первого дня работы в «Портфолио». Я буду редактировать «Алгонкин».

– Мне нужно кое-что обдумать, – говорю я ему.

7

– Поверить не могу, ты лгала нам, Глория, – хнычет Дейрдре.

– Я же все рассказала. – Мы в отделе кожгалантерии в «Торговом центре Сан-Франциско». Сегодня суббота. Мы пытаемся подобрать новый портфель для меня, я решила не брать с собой свой старый в Нью-Йорк.

– Это просто позор, мать их. Почему они считают, что раз мы женщины, нам нужны портфели, похожие на раздутые подушки? – Я тычу пальцем в один такой – светло-коричневый, мягкий, как масло. Мой палец оставляет отпечаток на его кожаной поверхности.

– Ты не ответила на мой вопрос, Глор.

– Может, во мне есть какая-то патология.

– Это ведь даже не ложь. К этому мы уже привыкли. Но ты же знаешь, единственная причина, по которой я переехала сюда, – это ты и твой гребаный журнал. Я думаю, ты ведешь себя непорядочно.

– Это я-то непорядочна? Если хочешь знать, что такое настоящая несправедливость, посмотри по сторонам. Мы приходим в этот долбаный галантерейный магазин, и лучшее, что здесь могут предложить: поддельные сумки для поддельных бизнес-леди. Сумки мягкие, как мы сами. Косметички для нас.