Обреченные на гибель (Преображение России - 1) - Сергей Сергеев-Ценский

Какие-то солдаты, которым надоело трястись на подводах, идут сзади. Но они говорят о том, что знают:

- Корова, например, требушистая, а бы-ык, он, брат, кишков много не имеет, у него, брат, вес большой...

- Или возьми свинью... До чего важка, стерва!.. У ней мяса плотная, страсть!

Но вот кто-то растолкал их сзади.

- А? Кто?.. Кашевары?.. А доктор где едет?

И у повозки крепко сбитый подпоручик Самородов показал свое крупное круглое лицо с усеченным носом.

- Вот где вы?.. Покойной вам ночи!.. К вам можно?.. Ногу натер, понимаете, сапог жмет...

- Вы что, - догоняли, что ли?

- Вона!.. Догонял!.. Я - ваше прикрытие - у меня сзади взвод... А мудрец какой-то сказал: лучше сидеть, чем ходить... Правильно!

И вскочил на ходу.

Где и когда успел выпить Самородов, но чуть только он уселся рядом, сильно запахло спиртным.

Он еще молод, чтобы проявиться как следует, и пока пьет, впивается деловито, обдуманно, точно осенний крепкий огурец, вбирающий соляной раствор, чтобы достоять в бочонке до лета, чтобы хозяйка, вынув его в мае и подавая гостям, могла бы сказать с приятной улыбкой:

- Вы посмотрите только: как свеженький!

И гости чтобы ахнули и похвалили: "Вот это засол так засол!.."

- Что это мы, а?.. Куда именно?.. И зачем? - сразу задал ему все свои вопросы Иван Васильич.

- "Куда"!.. И что это значит "зачем"?.. - усиленно задышал огурец рассолом. - Их ведет, грызя очами... начальство, а они тут в обозе мыслями задаются!

И даже по плечу его легонько похлопал.

- Однако?.. Все-таки? - поежился Иван Васильич, отодвигаясь.

Но огурец зевнул сладко и равнодушно:

- Наше дело детское, - мы обоз!

И так неожидан после этого сладкого зевка был орудийный выстрел спереди, верстах в пяти!.. И еще не успели опомниться и точно установить, что это выстрел из орудия, а не ружейный залп, - новый орудийный раскат.

Самородов сказал:

- Вот так штука! - и спрыгнул на дорогу.

Кашевары почему-то поспешно уселись на свои места.

Спереди длинная команда:

- Стой-й-й!..

И оборвался гул шагов.

И сам затпрукал солдат его повозки, и лошадь стала.

Колесная ария кругом оборвалась раньше чьей-то команды:

- Обоз, сто-о-й-й!

Подошел фельдшер из лазаретной линейки Перепелица, - полковой фельдшер со жгутами на погонах, и сказал почему-то:

- Шпарят!

Голова у него была круглая, лицо тоже, нос маленький, чуть заметный, а шинель сзади стояла птичьим горбом, и Иван Васильич подумал невольно: "Какие меткие бывают фамилии!" - и повторил зачем-то:

- Шпарят?..

И еще пушечный выстрел, а за ним тут же команда спереди:

- ...рота ма-арш!

И солдаты, - теперь их лучше рассмотрел Иван Васильич, последняя двенадцатая рота, - пошли влево по кочковатой земле.

- Роты разводят! - объяснил Перепелица.

- Зачем?

- А как же?.. В колонну снаряд попадает или в развернутый фронт, большая разница!

- Да скажите мне, наконец, что это?.. Откуда снаряды?.. Чьи снаряды?.. - нагнулся к нему с повозки Иван Васильич.

- Кто же их знает!.. Люди боевые патроны получили... по три обоймы...

- Дозоры усилить! - скомандовал влево кто-то верхом, и только по голосу узнал Худолей батальонного Кубарева.

- До-зор-ных! - повернулась в испуге голова пирогом.

- Патронные двуколки вперед! - откуда-то спереди, и потом голос Кубарева:

- Вперед двуколки патронные!.. Жива-а!..

И сразу затарахтели колеса двуколок, устремляясь вперед, в бой, а солдат на козлах протянул горестно:

- Патронные!.. Э-эх!.. - и махнул левой рукой коротко, но совершенно безнадежно.

- Ничего не понимаю!.. А пулеметная команда наша?.. - опять того же Перепелицу спросил Иван Васильич.

- Пошла с первым батальоном...

И вдруг добавил Перепелица:

- Раз неприятель наступает, он по железной дороге должен наступать, а это ему зачем?.. Ему вокзал нужен.

- Может быть, вокзал защищает кавалерия? - догадался Иван Васильич.

- Сколько же той кавалерии!.. Кавалерии - ей бы здесь место, а нас бы туда...

Но тут потянуло скверным запахом сзади, и Перепелица добавил:

- Бочки, должно быть, со свалок едут.

- Вот тебе на!.. А вдруг их остановят?

- Удовольствия мало...

Спереди еще грохнул пушечный выстрел...

Минут через десять, хотя и странно было это слышать, но ясно стало и Ивану Васильичу, один за другим два орудийных выстрела раздались дальше, чем первые; потом двинулись снова вперед солдаты, а обоз стоял еще минут десять, пока не подъехал ординарец и не крикнул передним подводам:

- Командир полка приказал медленно двигаться!

- Как?.. Медленно или немедленно? - не дослышал Иван Васильич.

- Это ведь все равно, - отозвался Перепелица и - шинель все-таки горбом - зашмурыгал к лазаретной линейке.

Опять началась ария звонких колес на шоссе.

- Поэтому, выходит, наши погнали его, вашескородь? - обернулась с козел мудреная голова в фуражке, растянутой спереди назад.

- Столько же я знаю, сколько ты, - кротко ответил Иван Васильич, потому кротко, что с этим новым движением представилась ему вдруг Еля, то милое лицо, какое было за обедом вчера, когда она сказала важно: "Я хлопочу о Коле!.." Почему-то он не спросил ее тогда, у кого она хлопочет, - не успел спросить... Может быть, у губернатора?.. Может быть, она просто пошла к нему на квартиру?.. Добыла какое-нибудь письмо, чтобы войти в губернаторский дом, а там... сказала что-нибудь слишком резкое и арестована за это?.. Конечно, арестована при полиции, только для острастки, и будет выпущена утром... Плохо, конечно, но все-таки лучше, чем то, в чем обвиняет ее мать...

Сначала это кажется нелепым Ивану Васильичу: арестована гимназистка, девочка, его дочь!.. Но он вспоминает губернатора, генерал-майора, лет сорока, с вензелем на погоне, с очень жестким лицом, высокого, коротко стриженного красивого брюнета, голова вполоборота и полуслова вместо слов: "Что?.. Худолей?.. Полковой врач?.. Вы - отец?.. Очень жаль!.. Как же вы могли... допустить?.. Послано министру... Нет, не могу... Ничего не могу..." Кивок, и дальше... Что же он, такой, может сказать ей?.. Может быть, накричал на нее, а она не сдержалась... Приказал задержать до утра при полиции... Придется идти объясняться... А что, если за это уволят из гимназии?.. Куда ее тогда?..

Колеса стучат совершенно безучастно, но сзади подходит Самородов так же, как в первый раз, и уж не спрашивая, можно ли, - лезет на подножку, припрыгивая на одной ноге.

- Лучше сидеть, чем ходить!.. Думал, пустяк, оказалось, трудно идти...

И опять запахло рассолом...

- Что это значит, что мы двинулись? - спросил Иван Васильич.

- Что это значит?.. Это значит, что... "Еще напор, и враг бежит..."

- Трудно понять...

- Ночные бои, доктор... Мы его боимся, он нас боится... Но, конечно, силенки у него жидковаты... Трехдюймовки... две-три...

- А если он вокзал атакует?

- А здесь ложная диверсия?.. За это уж мы-то с вами не отвечаем...

- А почему наших пулеметов не слышно?

- Не видят противника... Зачем же себя обнаруживать?.. Не вошли в столкновение... А в белый свет стрелять не приказано.

И в громыханье колес наклонился со своим рассказом ближе к нему и пониженным голосом:

- Понимаете, какая штука!.. Познакомился на днях в частном доме с одною дамой, не то чтоб с какой-нибудь, а вполне приличной, и вот... благодарю, не ожидал!.. Ходить почти невозможно, - еле терплю... На сапог это я из приличия свалил...

- Ну вот, и пьете еще!.. Зачем же вы пьете?

- Досада, понимаете!.. Никак не думал!.. Молодая дама, приличная... Если уж такой не верить, какой же верить?.. Вы только представьте...

Но не удалось Самородову рассказать о знакомой даме полностью: слева где-то по линии обоза, может быть даже несколько сзади, явно ружейный, безбожно сорванный залп...

- Что такое?.. Обошли?.. - и вскочил подпоручик.

- Может быть, наши?

- А в кого же наши?.. Сзади полковник Елец с четвертым батальоном.

Новый залп, жидкий, но также сорванный.

- Далеко где-то... Может быть, дозоры наши?..

И стал на подножку.

Но те, кто стреляли скверными, жидкими залпами, точно загадали: соскочит ли подпоручик Самородов, если они сделают еще залп?

Сделали еще, и он соскочил и затерялся среди повозок, а спереди опять повернулась странная голова и проговорила скорбно:

- Что же это?.. Неужто милости к своей крови не будет?

И до самого рассвета то медленно двигались, то зачем-то стояли в сонливой неизвестности, пока не перестали уж доноситься орудийные выстрелы спереди и жиденькие залпы слева.

Рассвет этот, которого он так ждал, показался Ивану Васильичу необыкновенным, чудодейственным... Очень отчетлив в нем был момент, когда он увидел, - или угадал скорее, но близко к истине, что затылок его кучера под засаленным околышем не темноволосый, как он думал ночью, а русый; что у лошади, везущей аптечную двуколку рядом, подвязанный белый хвост...

Иван Васильич и не хотел верить в то, что, может быть, действительно приведут или принесут раненых, и боялся, - а вдруг?.. И, наконец, утро, едва наступившее, разъяснило ночную "фантасмагорию", как называл это Целованьев.