Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Беков кивнул и пошел, удрученный видом Гаждивана. Теперь потянулись дома пониже, совсем маленькие, и Маруфу не доставляло особого труда, встав на цыпочки, видеть все, что лежит на крышах.
— Дыни сушатся, — объяснял он. — Абрикосы…
А Эгамов, который все еще крался за ними, сомневался: может, Маруф просто успокаивает командира? Хитрое дитя Гаждивана — возьмет потом и сбежит в Бухару, забью о том, что счастье человека не в благополучии.
Сокрушался бывший адъютант и по поводу того, что трудно ему воспитывать сына.
Думая об этом, Эгамов не заметил, как кончился переулок и Беков с Маруфом зашагали по пустырю.
Эгамов остановился — командир может обернуться и увидеть его.
Решил Эгамов выйти к пустырю со стороны высохшей реки Гаждиванки.
Шел он к реке и все думал, искренне сказал это Маруф или нет.
Недавно они поспорили насчет старшего сына Анвара.
— Все это твое воспитание, отец, — сказал Маруф. — Ты был очень груб с Анваром, вот он и сбежал в Бухару.
— Ах, воспитание! — Эгамов схватил сына за руку и потащил в комнату командира, уверенный, что Бекова там нет.
В страшном гневе кричал он:
— Видишь, как живет наш командир!
Бил кулаком по столу:
— Вот его стол!
Тряс саквояжем перед носом Маруфа:
— А вот его вещи!
И толкал сына к стене, чувствуя, что тот пытается увильнуть:
— А вот стены нашего командира, вот его свет!
Включив свет, Эгамов растерялся, увидев лежащего без движения Бекова.
— А вот и командир сам, — проговорил бывший адъютант, извиняясь. — Простите, командир, ради бога. Но мне нужно кое-что объяснить этому остолопу Позвольте, пожалуйста.
Беков хотел было встать и запротестовать, возмущенный тем, что Эгамов все время ставит его в пример сыну. Но вместо этого покорно отвернулся к стене и укрылся с головой простыней.
Маруф, понимая состояние Бекова и сочувствуя ему, сидел, положив руки на стол.
А отец, еле сдерживая себя, чтобы не закричать, продолжал объяснение:
— Слышишь, бездельник, самый лучший дворец эмира бухарского недостоин, чтобы в нем жил такой человек, как наш командир. Но командир в отличие от тебя и твоего брата не тщеславен. Неужели вы думаете, что командир наш не смог бы заработать на машины, на телевизоры, — смешно говорить!
— Мы мешаем дяде Исхаку спать, — сказал тихо Маруф.
Эгамов поднялся, чтобы уйти, но решил, что в отсутствие командира, о котором идет речь, слова его потеряют воспитательное значение.
— Но командир, как все воины отряда, не думал о богатстве и благополучии, он думал о счастье для других.
— Да, я все это знаю, отец. — Когда Маруф выходил из себя, он всегда начинал цинично улыбаться.
Говоря все это, Эгамов не сводил глаз с командира, боясь, что командир может каждую минуту встать и запротестовать. Командир скромен, и похвала и почести неприятны ему.
Но все, о чем говорит бывший адъютант, это правда, и правда эта очищает душу. Ведь сколько накипи появилось на душе Эгамова в этом Гаждиване, среди обмана, хитростей и спекуляции. И как он ждал возвращения командира, чтобы, думая о нем, говоря о нем, очиститься, окунувшись в родник, где столько чест ности, столько добра и мужества…
Эгамов был возбужден до предела и кричал.
— А вы что сделали для людей? Где ваша совесть?
Эгамов вытолкнул сына за дверь. Постоял в растерянности у кровати командира.
Беков лежал в той же позе, не двигаясь. Маленького роста, помещающийся только на половине кровати, жесткой и заржавевшей, которая неприятно заскрипела, как только Эгамов опустился на нее.
— Простите, командир, — сказал он жалобным тоном. — Я совсем схожу с ума от этих моих детей Я плачу, видя, как они попали под влияние Гаждивана. Такие же серые и неумные, мои дети…
Видя, что командир не желает говорить с ним, Эгамов извинился и в расстройстве вышел из комнаты с намерением посидеть в огороде и успокоиться.
Сейчас, пробираясь окольными путями к пустырю, где бродили Беков и Маруф, Эгамов вышел к заводу
Неделя, как заводик был закрыт решением комиссии. Окна и двери обоих цехов заколочены, все ценное, что было во дворе, вывезено, а провода, питающие током корпуса, отрезаны.
Думали: здесь больше нечего брать. Но гаждиванцы эти, оказывается, обнаружили маленький склад, который в спешке был забыт и не описан комиссией, взломали дверь и стали уносить ящики.
Радуясь, тащили они их по домам, накрыв полами халатов. Бегали, суетились, толкали друг друга, роняли ящики под ноги, наступали на них. От негодования потерял Эгамов дар речи, когда увидел все это Словно бегали по его телу И по святому телу его командира.
— Стой! — побежал Эгамов за человеком, который ближе остальных находился к двери склада. — Командир еще не умер!
Гаждиванец от неожиданности уронил ящик и присел. Эгамов дернул его за бороду, разорвал на его груди халат — вот таким он был разъяренным.
— Мы кровь проливали, строили, а вам воровать и грабить!
Гаждиванцы стали молча возвращаться на склад, чтобы оставить ящики, а Эгамов продолжал негодовать:
— Ястребы и стервятники! Вам бы только клевать наши груди, рвать с нас медали и ордена!
Кто-то робко попросил:
— Пожалейте нас, отец Кулихан…
И стали говорить между собой, удаляясь толпой:
— Мы думали, приедет командир Беков… А он приехал, и, наоборот, стали закрывать все.
— Он какой-то усталый, равнодушный. Такой человек не может быть нашим отцом.
— К тому же он, оказывается, и без семьи. А мужчина, не наплодивший детей, все равно что карагач с гнилыми ветвями.
— И еще он без веры. Говорят, что он в молодости бога ругал.
— И имя у него странное. Очень редкое имя среди людей…
— Ладно, будем надеяться теперь на председателя Нурова. Он, говорят, хочет помочь нам…
— Да, надейтесь теперь на него! — побежал было за ними Эгамов, но махнул рукой, вспомнив о Бекове и Маруфе на пустыре.
Увидел Эгамов, что Беков с Маруфом уже идут обратно к дому.
Посмотрев на командира, вспомнил Эгамов слова, сказанные стариками полчаса назад. Да, Беков выглядит очень плохо. Стал он больше кашлять за последнее время, и кашель с кровью отбирает силу его тела.
Вчера Эгамов поразился, увидев на столе руки командира.
«Руки покойника», — мелькнула страшная мысль, и с этой мыслью потом всю