Поцелуй меня сейчас - Стелла Так

Холодная, неподвижная грудь под моей рукой.

Синий свет.

Лицо санитара, который говорит, что Закари сломал себе шею.

Голубые глаза, которые смотрят на меня через стекло автомобиля.

– Уже поздно, mji hijo [11]. – Нежные пальцы погладили меня по щеке. – Пойдем. Чтобы не опоздать на самолет.

Подняв глаза, я взглянул в знакомое лицо матери. Темные круги под глазами, а у уголков рта – морщины, которых я прежде никогда не видел. Ее простое черное платье колыхалось в порывах теплого ветра вокруг ее ног.

Я кивнул и снова потянул за галстук. Эта чертова удавка так и норовила вдавить мне адамово яблоко в горло.

– Еще минуту, мам. Я хочу… Я должен…

Но ни чего я хочу, ни что я должен сделать, я не знал. Попрощаться с Закари? Простить его? Простить самого себя? Разозлиться из-за того, что человек, которого я едва знал, теперь лежит в земле с остановившимся сердцем и гниет?

– Не терзай себя, сынок, – тихо сказала мама, словно угадав мои мысли. Она подошла ко мне, нежными пальцами развязала узел на моей шее и забрала ненавистный галстук. – Пусть тебе выпало не так много времени с отцом, но таковы планы Всевышнего.

– Плевать я хотел на его планы! – вырвалось у меня, и мама тут же нахмурилась.

– Сынок, так нельзя говорить.

– Плевать я хотел! Это не Всевышний его прикончил! Закари умер, потому что, мать его, сломал себе шею! Он умер просто так! Ни за что!

Мама распрямила плечи.

– Жизнь принцессы – это не ничто, Кингсли, – сказала она так строго, что я сдержался от следующего едкого комментария, только руки сжал в кулаки, да так крепко, что кости хрустнули.

– Эта девчонка… – начал я, как вдруг услышал свое имя.

– Кингсли?

Я застыл на месте.

Мама обернулась. Ее лицо сделалось еще печальнее, и все-таки она улыбнулась.

– Принцесса, – сказала она и сделала реверанс настолько естественно, как будто всю жизнь только этим и занималась.

Я выдохнул. Во рту снова появился вкус крови, и ощущение холодной пустоты под пальцами – там, где должно было быть бьющееся сердце. Я снова увидел перед собой глаза Евы, они опять смотрели на меня в ужасе. Такие же невыразительные и серые, как асфальт под нашими ногами.

– Извините, что беспокою, мисс Старр. Я просто хотела поговорить с Кингсли минутку, – тихо сказала она.

Мама вопросительно взглянула на меня. Я стиснул зубы и покачал головой.

– No quiero verla [12], – сказал я по-испански.

Мама цокнула языком.

– Конечно, принцесса. А я пока пойду в такси. И если этот осел еще хоть раз на нас бибикнет, засуну ему этот клаксон…

– Мам! – прошипел я, но она только бросила на меня строгий взгляд.

– Sоlо un cobarde no quiere ver, mi hijo [13], – сказала она.

И, одарив принцессу теплой улыбкой, прошептала ей что-то на ухо. Что именно, я не расслышал. Да и не хотел я этого слышать. Я снова взглянул на гроб в земле. Черный лак. Зеленая трава. Голубое небо.

– Привет. – Шепот, не более чем дуновение ветра.

Она подошла ко мне так близко, что можно было коснуться друг друга. Но мы этого не сделали. Я глубоко вздохнул – воздуха по-прежнему не хватало. Как будто галстук до сих пор сдавливал мне шею. Мы стояли и молчали. Птица опять завела свою песню, и у меня руки чесались запульнуть в нее чем-нибудь и прогнать подальше. Прядь черных волос коснулась меня. Не моих волос. Ее. Вопреки своему желанию, я проследил взгляом за прядью к ее обладательнице. Принцесса выглядела бледной. Маленькой. Хрупкой. Но ее взгляд был ясным и светлым. Наши глаза встретились, и у меня моментально пересохло во рту.

– Кингсли, я знаю, что тебе очень больно. Но я хочу – пока ты еще здесь, пока ты еще не сел в самолет, а я знаю, что после этого я тебя уже никогда не увижу – я хочу еще раз сказать тебе, что бесконечно сожалею обо всем, что произошло. И… И что я все равно благодарна за то, что мне довелось познакомиться с тобой. Уверена, сейчас ты так не считаешь, и не знаю, считал ли когда-либо. Но я… я…

У нее на глазах выступили слезы. И я видел, как сильно она старается держать себя в руках и не расплакаться. Ее взгляд опустился к гробу.

– Мне так жаль. Закари столько лет заботился обо мне. Он всегда был рядом. Почти как моя тень.

– А со мной он рядом никогда не был, – хрипло выдавил я.

Она вздрогнула и подняла глаза. По ее щеке скатилась слеза.

– Ч‑что?

Шея у меня затекла и уже начинала болеть, но я все равно снова посмотрел вниз, в могилу. Когда я заговорил, голос мой зазвучал как-то глухо.

– Его никогда не было рядом. Он был рядом с тобой, он жил для тебя и твоей семьи, а теперь вот и умер за тебя.

Я повернулся и взглянул на Еву. В черном платье, бледная, она и правда была похожа на Белоснежку. Услышав мои слова, она стала еще белее.

– Это свидание… – начала она, но я перебил ее, пока комок у меня в груди не забился по новой.

Я бы, наверное, не выдержал, если бы что-то сейчас почувствовал. Что-то кроме ярости и злости, в которых я был зажат, как в тисках.

– Это была моя идея, – сказал я. – Ты ни в чем не виновата. Как бы мне ни хотелось ненавидеть тебя, Эванджелина.

Она вздрогнула, и ее пальцы зарылись в складки платья.

– Неужели ты этого хочешь? Ненавидеть меня? – спросила она дрожащим голосом, и все внутри меня сжалось.

Тело мое выгнулось, потянулось.

К ней.

Нет.

Я глубоко вздохнул. Что ответить на ее вопрос, я не знал.

– Я просчитался, – наконец тихо сказал я. – Не сообразил, не понял, недооценил ситуацию. Я ненавижу самого себя больше всего на свете, но на тебя смотреть не могу. Пожалуйста, прости меня.

Порыв ветра дернул подол ее юбки, и Ева задрожала. Через некоторое время она кивнула. Медленно. В ее глазах появилась твердость, которой до этого не было. Обратив их сияющую синеву в серую муть.

– Ты улетаешь обратно в Нью-Йорк? – спросила она.

Я отвернулся. Запрокинул голову и глубоко вздохнул.

– Нет. В Майами.

– Почему?

Я услышал удивление в ее голосе, и вдруг мне захотелось сделать вид, что я не услышал вопрос, и просто уйти.