Самозванцы - Сантьяго Гамбоа

— А если не у них, — спросил Нельсон, — у кого еще она может быть?

— У других католических конгрегации, или у правительства, или у каких-нибудь иностранных агентов. У французов, канадцев, немцев, англичан. Кто знает?

— Вы полагаете, что мой друг, немецкий профессор, может быть агентом?

— Лично я в это не верю, хотя нам известно, что он интересуется произведениями Ван Мина. Он расспрашивал о нем одного букиниста. Профессор — знаток китайской культуры. Мы следим за ним.

— А что я могу сделать сейчас?

— Оставаться с нами, — ответил Вень Чен. — Когда мы найдем рукопись, именно вы должны представить ее нашим братьям.

— А, теперь понимаю, — кивнул Нельсон.

— Теперь возвращайтесь в гостиницу, изучите книги, которые я вам дал, и передайте письма моему помощнику. Два человека будут охранять вас. И еще кое-что: если снова захотите увидеть русскую девушку, скажите об этом моему помощнику. Он вам ее приведет.

Из окна автомобиля проспект казался светящейся каруселью, и вскоре я осознал реальность происходящего. Что я натворил? Я ехал в свой отель с незнакомкой. Или лучше сказать, с кем-то, о ком у меня была туманная и второстепенная информация — что на ней голубые трусики, что она использует крем «Вагизил» и что, несмотря на то что я ошибся номером, эта женщина все еще не свободна от подозрений.

— Клянусь, — сказала Омайра, — ты меня околдовал. Ты что-то подсыпал мне в стакан. Я схожу с ума.

И она снова с силой целовала меня, втягивая мои губы своими, как медуза, которая глотает маленькую рыбку. Потом я почувствовал ее руку у себя между ногами. Пальцы дрожали.

Наконец мы приехали в гостиницу. Я подумал, что у нас не будет никаких проблем, если дама поднимется в мой номер — ведь она не китаянка, — и сразу направился к лифтам. Пока мы поднимались, она снова сказала:

— Пречистая дева из церкви Каридад-дель-Кобре, ты свел меня с ума. Я околдована. Это ненормально.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил я в тревоге.

— Чудесно, я чувствую себя так, как будто я под кайфом. Это редкость, если учесть, что я едва знаю тебя, малыш.

Мы вошли в номер. Я сразу пошел к бару, собираясь налить что-нибудь выпить, но Омайра не дала мне времени его открыть. Она сняла платье через голову, легла на постель и сказала:

— Иди сюда, и ты узнаешь, что такое наслаждение. Ты был на Карибах, когда там ураган? Тогда держись!

Несмотря на небольшой целлюлит, ее тело было красиво. У нее были круглые ягодицы. Я никак не мог бы подумать, когда смотрел в ванной на эти голубые трусики, что так быстро увижу тело их владелицы. Сняв их, она прижалась ко мне и начала лизать мне шею, грудь, засунула кончик языка мне в ухо. «Посмотри на мой цветочек, он тебе нравится?» Она шептала непристойности, возбужденная, глубоко и горячо дыша. — «Мой цветочек хочет проглотить твой член, войди медленно», — и я вошел, и почувствовал, как ее тело обволакивает меня, вздрагивая от сладострастных судорог, и мне показалось, что это не в первый раз, что были еще и другие, что мы знакомы давно и что я почувствую себя одиноким, очень одиноким, когда эта женщина уйдет, потому что люди, конечно, уходят, и чаще всего те, кого мы любим, такова жизнь. Тогда я сказал шепотом: «Омайра, императрица Востока», — и она ответила мне, постанывая, прижимаясь своим животом к моему: «Откуда ты узнал, что я из Гибары, малыш? О Боже, твой член убьет меня», а я, возбужденный, чувствуя запах ее волос, погружая пальцы в ее ягодицы, спросил: «Что такое Гибара?», на что она, делая круговые движения, покусывая и посасывая мне мочку уха, ответила: «Гибара, провинция на востоке Кубы, малыш, давай, давай, твой член — это золотой слиток, не останавливайся», — и я продолжал двигаться внутри ее лона, чувствуя себя счастливым, задыхаясь, пьяный от наслаждения. «Я сказал „императрица Востока“, имея в виду Пекин, а не Кубу, но это все равно. Повелительница Гибары, царица Востока», — и она, задыхаясь, закатив глаза, тонким голосом, с сосками, налитыми, как снаряды, ответила: «А, теперь понимаю, я думала, что ты имеешь в виду Кубу, ах Очун, я увезу этот член в Музей мужчины, в Обтала, и там я положу его в ларец и буду молиться ему, ах, святая Барбара, прости меня, о нефритовый член, о, Святая Дева из Агаррадеро, о сахарный мой, я кончаю! А-а, милый, а-а-а, вот, уже! Очун, кончи ты тоже, сердце мое, ты чувствуешь меня, чувствуешь меня?!!!»

Мы оба откинулись, изможденные, потрясенные, еще не понимая, почему мы здесь, но счастливые. Я боялся, что сейчас меня охватит чувство вины, поэтому встал, разлил содержимое двух маленьких бутылочек виски по стаканам, стоявшим а ванной, положил туда лед и вернулся в постель.

— Ты почти убил меня, — томно проговорила Омайра. — Посмотри, я до сих пор дрожу. Потрогай. Видишь?

Это была правда — и большая редкость. Не то чтобы я считал себя ничтожеством, но, по правде говоря, никогда ничего подобного не видел. Омайра закурила, отхлебнула немного виски и сказала мне:

— Я замужняя женщина и хочу, чтобы отныне ты это знал. Я замужем, меня двое детей.

Я промолчал. Не знал, что ответить.

— Ты этого не ожидал?

— Ну, я ведь видел твое кольцо. Тебе повезло. У меня нет детей, несмотря на то что подолгу жил с двумя женщинами.

Омайра продолжала смотреть в потолок. Возможно, она собиралась с силами для важного признания.

— Хочу, чтобы ты знал: я в первый раз наставляю мужу рога. Я очень люблю своего мужа. Тебе может показаться странным, что я говорю об этом здесь, после того, что произошло, но это правда.

— Верю, — сказал я ей.

Я бы жизнь отдал за то, чтобы она осталась, но знал, что в какой-то момент она начнет одеваться. Поэтому пошел в ванную. Когда я вышел, Омайра все еще лежала в постели.

— Я проголодалась, Серафин, закажем что-нибудь в номер или спустимся?

Когда я услышал свое ненавистное имя, у меня волосы встали дыбом, но в ее устах оно звучало мягко, нежно. Кроме того, это значило, что она не собирается уходить. И за это я любил ее, сознавая, что это абсурд. Я едва знал ее.

— Расскажи мне о себе, — попросила она.

Я рассказал о своих неудавшихся романах с женщинами, о работе на французском государственном радио, о решении никогда не возвращаться в Боготу, мой город, и в конце, только в конце, — о моем тайном желании, с которым почти окончательно простился: быть писателем.

— Черт возьми, — сказала она мне, — это какая-то мания — быть писателем. Вчера я познакомилась с перуанским прозаиком. Он сказал мне, что писательство несовместимо с детьми, поэтому у тебя их нет?

— Не поэтому, — ответил я. — Женщины, с которыми я жил, не хотели их иметь. С каким перуанским писателем ты познакомилась?

— Его зовут Нельсон, он друг Рубенса. Они познакомились в самолете. Не помню фамилию…

— Ну, я не читал ни одного перуанского писателя, которого бы звали Нельсон, — сказал я, чувствуя что-то очень похожее на ревность. — Насколько я знаю, ни в Латинской Америке, ни в Испании нет писателя, которого бы так звали. Он хорошо пишет?

— Не знаю, я его тоже не читала, но могу рассказать тебе, как он танцует.

Желудок сжался, но я ничего не сказал.

— Он танцует ужасно, — уточнила она, смеясь, — слегка подпрыгивая. Кстати, мне стоило усилий избавиться от него. И не делай такое лицо, ничего не было.

Пришел служащий отеля с подносом. Там были сандвичи, фрукты и бутылка белого вина. Омайра, голая, начала есть, сидя в постели. Она говорила о своем муже и своих детях. Она вышла замуж двадцатилетней и с тех пор не была ни с одним другим мужчиной.

— Как только я тебя увидела, я почувствовала странную решимость, — сказала она мне. — Ты меня околдовал, признайся.

Я ответил, что нет, мы посмеялись.

— Если бы я позволила тебе уйти из-за моего мужа, — продолжала она, — я бы его возненавидела. Отметь, какое противоречие. Теперь же, напротив, я его люблю, как никогда.

— Я рад, такое бывает.

— А почему ты не хочешь вернуться в свою страну? — спросила она. — Ах, я бы не смогла жить вдали от Кубы.

— Потому что я потерял то немногое, что имел, — ответил я ей. — Мои друзья изменились, семья, которая у меня была, теперь далеко… Однажды я решил было вернуться, но не нашел работу. Там, если ты не знаешь влиятельных людей, ты никто, а я ни с кем не знаком. Париж не лучше, но, по крайней мере, человека ценят по его делам. Естественно, я по многому скучаю. Часто, в определенные дни, в определенные минуты, мне больно, что я не там.

— Ну хорошо, — сказана она, — но у тебя было преимущество, Серафин. Ты мог выбирать. Многие ли могут это сделать?

— Немногие, знаю, — согласился я. — Очень немногие, в таких же условиях, по крайней мере. Сегодня часто эмигрируют из-за насилия, из-за конфискации земель, потому что для простых людей нет работы. Моя страна находится в руках людей, которые презирают ее, вот в чем проблема.