Золотой дождь - Джон Гришем

Дек читает мне проповедь об этике. Мы в колледже часами потели над этическими и моральными дилеммами, и вдруг — бац! — Дек просто-напросто свел весь моральный кодекс к такой вот «Большой тройке»: борись за интересы клиента, не воруй, старайся не врать.

Мы внезапно поворачиваем налево и входим в коридор поменьше. Больница Святого Петра — настоящий лабиринт пристроек и отделений. Дек по-прежнему в назидающем настроении.

— Но то, чему учили вас в колледже, может иногда мешать. Возьмите этого парня, ван Лендела. У меня такое чувство, что вы нервничали, когда стояли в палате.

— Да, это так.

— А ни к чему было нервничать.

— Но это неэтично, таким образом выбивать себе дела. Это самая настоящая охота за пострадавшими.

— Верно. И что из этого? Лучше пусть оно нам достанется, чем какому-то парню с улицы. Уверяю вас, что в ближайшие двадцать четыре часа на ван Лендела выйдет другой адвокат и попытается заставить его подписать контракт с ним. Это обычный способ действий, Руди. Существует соревнование, это же рынок. И на рынке действуют десятки адвокатов.

Как будто мне это не известно.

— А наш парень останется с нами? — спрашиваю я.

— Возможно. Пока нам везет. Мы вовремя вышли на него. Обычно до подписания шансы бывают пятьдесят на пятьдесят, но если уж получена подпись, тогда шансы восемьдесят против двадцати, что он останется нашим. Вам необходимо через пару часов поговорить с его женой, предложить зайти к нему еще раз сегодня вечером и все обговорить с ними двоими.

— Мне?

— Конечно. Это же так просто. У меня есть несколько файлов, которые вы можете просмотреть. Это элементарно, операции на мозге не потребуется.

— Но я не уверен…

— Послушайте, Руди, да относитесь вы ко всему проще. И не бойтесь больницы. Он теперь наш клиент, и все о'кей. Вы имеете полное право навещать его, и никто вам не может запретить. Никто не вправе выставить вас. Успокойтесь.

Мы пьем кофе из пластиковых стаканчиков в гриль-баре на третьем этаже. Дек предпочитает это маленькое кафе потому, что оно недалеко от ортопедического отделения и открыто недавно после ремонта, так что мало кто из адвокатов о нем знает.

— Адвокаты, — поясняет Дек вполголоса, внимательно разглядывая каждого пациента, сидящего в зале, — всегда ошиваются в больничных кафе, выслеживая пострадавших. — Он говорит об этом с некоторым презрением, ему не очень нравится такое поведение. Ирония ситуации до него не доходит.

Часть моего служебного долга как молодого адвоката, работающего на юридическую фирму Дж. Лаймена Стоуна, тоже здесь околачиваться, пастись на этой зеленой травке. Есть также большое кафе на административном этаже Камберлендской больницы, в двух кварталах отсюда. А в госпитале, над которым шефствует объединение ветеранов, целых три. Дек, конечно, знает, как и где они расположены, и делится своими познаниями.

Он советует мне начинать разведку с больницы Святого Петра, потому что здесь самое большое травматологическое отделение. Он рисует на бумажной салфетке план других потенциальных горячих точек: вот главное кафе, вот гриль-бар около родильного отделения на втором этаже, кофейня рядом с главным коридором. Удачное время для работы — вечера и ночи, потому что, когда пациентам становится скучно, они пересаживаются в кресла на колесиках и считают, что вполне здоровы и могут перекусить. Не так давно один адвокат Брюзера слонялся у главного кафе в час ночи, когда подцепил пострадавшего от ожогов подростка. Через год дело было улажено, должны были выплатить два миллиона компенсации. А подросток взял да отказался от услуг Брюзера и нанял другого адвоката.

— И дело от нас уплыло, — заключает Дек, как потерпевший неудачу рыбак.

Глава 17

Мисс Берди укладывается в постель сразу после повторного показа знаменитого фильма Олтмена «Передвижной военный хирургический госпиталь» в одиннадцать вечера.

Она несколько раз приглашала меня посидеть с ней вечерком и посмотреть вместе телевизор, но до сих пор мне удавалось под благовидными предлогами от этого уклониться.

Сейчас я сижу на лестничке, ведущей ко мне на верхотуру, и жду, когда свет в ее окнах погаснет. Вижу, как ее силуэт перемещается от одной двери к другой. Это она проверяет замки. Вот она опускает шторы.

Мне кажется, что старики постепенно привыкают жить в одиночестве, хотя никто из них не думал, что им придется последние годы прожить одиноко, вдали от тех, кого любишь.

Уверен, что, когда мисс Берди была моложе, она с надеждой смотрела в будущее, не сомневаясь, что эти последние годы проведет, окруженная внуками. Ее собственные дети тоже будут проживать где-нибудь поблизости и ежедневно проверять, как там мамочка, и привозить цветы, пирожные и подарки.

Мисс Берди не предполагала, что останется одна в старом доме, в обществе лишь угасающих воспоминаний.

Она редко говорит о детях и внуках. На стенах висит несколько фотографий, но, если судить по фасонам платьев, эти снимки очень давние. Я живу у нее уже несколько недель, но ни разу не видел, чтобы она как-то общалась с родственниками.

Я чувствую себя виноватым, потому что не сижу с ней по вечерам, но у меня на то свои причины. Она смотрит все глупые «мыльные» сериалы подряд, а я их не выношу. Я знаю, что она их смотрит, потому что постоянно рассказывает содержание. Кроме того, мне надо готовиться к экзамену.

Есть еще одна веская причина, почему я держусь поодаль.

Мисс Берди все время довольно настойчиво намекает, что пора бы перекрасить дом и что если бы она надеялась когда-нибудь покончить с сосновыми иголками, то сразу принялась бы за осуществление этого нового проекта.

Сегодня я составил и послал почтой письмо ее адвокату в Атланте, подписавшись как помощник адвоката в фирме Дж. Лаймена Стоуна, и сделал в нем несколько запросов насчет состояния некоего Энтони Л. Мердайна, покойного мужа мисс Берди. Я исподтишка, правда, без особого успеха, раскапываю это дельце.

В ее спальне гаснет свет. Я медленно спускаюсь по шатким ступенькам и босиком, на цыпочках прокрадываюсь по влажной от росы лужайке к ветхому гамаку, опасно провисающему между двумя тонкими деревцами. Прошлой ночью я без всякого телесного ущерба прокачался в нем целый час.

Из гамака сквозь ветви деревьев прекрасно видна полная луна. Я легонько покачиваюсь. Ночь теплая.

Меня сегодня сильно напугали эпизод с ван Ленделом и посещение больницы. Менее трех лет назад я поступил в юридический колледж, питая благородные надежды, что в один прекрасный день смогу использовать свое право заниматься юриспруденцией во благо обществу, чтобы делать его лучше, что сам стану представителем почетной профессии, основанной на высоких этических принципах, которых стараются придерживаться все адвокаты. Я действительно в это верил. Я знал, что не в моих силах изменить мир, но думал, что буду вращаться в окружении умных, проницательных тружеников, которые придерживаются возвышенных и строгих правил поведения. Я хотел усердно работать и профессионально расти и по мере роста привлекать к себе клиентов не хитроумной рекламой, но репутацией. И по мере профессионального продвижения по службе и возрастающего опыта, а также и гонораров я смогу со временем браться за непопулярные дела и выбирать себе клиентов, не ломая постоянно голову над тем, сколько и как мне заплатят и заплатят ли вообще. Такие мечты иногда свойственны неоперившимся студентам-юристам.

К чести нашего колледжа, мы часами изучали и обсуждали моральные проблемы. При этом всегда подчеркивалась необходимость их учета, и мы решили, будто наша профессия зиждется на всемерном укреплении строго соблюдаемых, основополагающих этических принципов. Сейчас же я столкнулся с обескураживающей правдой жизни. За последний месяц мои воздушные мечты не раз втаптывались в грязь реально практикующими адвокатами, одним за другим. Меня самого низвели до уровня охотника в больничных кафе за тысячу баксов в месяц. Мне больно, грустно и тошно от того, кем я стал, и я потрясен тем, как быстро я пал.

У меня в колледже был близкий друг Крейг Балтер. Мы два года жили с ним в одной комнате. В прошлом году я присутствовал у него на свадьбе. У Крейга была одна цель, когда мы поступили в колледж, — преподавать историю в средней школе. Он был очень умный и способный ученик, и в колледже ему нечего было делать, он и так уже все знал. Мы с ним подолгу рассуждали, как строить свою жизнь. Я всегда думал, что он себя задешево продает, желая просто преподавать, а он сердился, когда я сравнивал свою будущую профессию с его.

Я мечтал о том, чтобы зарабатывать большие деньги и добиться блестящего успеха в высших сферах. Он же стремился только в школьные классы, где его заработок будет определяться не зависящими от него обстоятельствами.