Вечный капитан (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Я поздоровался на монгольском.

Мне ответили хором и с радостным удивлением, будто заговорила статуя.

— К нам на помощь прискакал знаток всех народов! — громко и шутливо произнес Субэдэй. — Иди садись возле меня, — пригласил он и попросил своего соседа слева: — Подвинься, Берке, дай мне поговорить со старым знакомым!

Чингизид не обиделся, переместился левее, уступая мне место возле старого полководца. Молодая и симпатичная китаянка лет пятнадцати с маленькими, детскими ступнями в черных тряпичных башмачках на высоких деревянных подошвах, поставила передо мной чистый серебряный кубок вместимостью граммов двести, наполненный медовухой, и овальную тарелку с горячим вареным бараньим мясом, по краю которой шла надпись арабской вязью, так красиво выполненной, что казалось растительным узором. Что было написано — я прочитать не смог. Надо очень хорошо знать арабский, чтобы прочитать одну и ту же фразу, написанную разными каллиграфами. Я поблагодарил девушку на китайском. Она улыбнулась и поблагодарила меня за то, что я поблагодарил ее. Я, стебаясь, поблагодарил ее за то, что она поблагодарила меня за то, что я поблагодарил ее. Она, улыбаясь еще счастливее, поблагодарила меня за то… Продолжать не стал, потому что сидевшие за столом уставились на нас, как на говорящих обезьян. Только Субэдэй отнесся с юмором.

— Первый раз вижу, чтобы она говорила так много! — произнес он и посоветовал: — Попроси Бату, чтобы подарил ее тебе.

— Тогда мне придется возить ее, притороченной к седлу. Я собрался в поход и не взял ничего лишнего, даже шатер, — шутливо отказался я.

Сидевшие за столом весело засмеялись, представив, наверное, как будет выглядеть притороченная к седлу китаянка. Я произнес тост за здоровье присутствующих, стряхнул с пальца первую каплю на ковер и осушил бокал до дна, что и продемонстрировал, перевернув его вверх дном. Мои действия поприветствовали одобрительными возгласами и сами осушили кубки. Затем мы закусили горячим мясом.

— Он служил у ромеев, хорошо знает их, — сообщил старый полководец хану, который не ел, а только пил.

— Не только служил, но и воевал с ними, — сказал я и не удержался, похвастался победой над Эпирским деспотом.

То, что мы победили десятикратно превосходящее войско не сильно удивило присутствующих.

— Ромеи — трусливые воины, — пренебрежительно произнес Гуюк.

Судя по тому, что на его слова никто не обратил внимание, сын Угедея в этой компании является поставщиком дегтя в бочки меда. Говорят, в боях он себя не проявил, но очень любил сдирать кожу с лица у захваченных в плен.

— Они предлагают нам напасть на их врага Иконийского султана, обещают хорошо заплатить, — сообщил Бату. — Что посоветуешь?

— Страна у султана богатая, добычи будет много, — начал я делиться знаниями об Иконийском султанате. — Города защищены высокими каменными стенами. Большую часть войска составляют легкая конница и пехота. Луки у них слабее ваших. Султан может нанять латинян, тяжелую конницу и пехоту, которые более стойкие, но менее дисциплинированные. Местность там гористая, много мест, где можно устроить засаду. Надо будет посылать пехоту на обе вершины ущелья, чтобы не попасть в ловушку. Лучше идти туда в начале весны, когда много зеленой травы и не так жарко. Летом там стоит такая же жара, как в империи Цзинь или Хорезмшаха…

Я запнулся, потому что почувствовал, будто кто-то пытается проникнуть в меня, в мою душу, что ли. Стал воспринимать себя неким эфирным телом, существующим рядом с материальным, которое внимательно рассматривает другой человек. Делал это шаман. Наши взгляды встретились и как бы всосали один другой. Я вдруг увидел мальчика лет десяти, в которого попадает синеватая молния. Он напрягается, неестественно изогнувшись назад, и падает на землю. Потом сразу вижу его закопанным в землю по шею. Кроме головы снаружи еще и правая рука, которая лежит на земле, выпрямленная вбок. Идет дождь, заливая узкое лицо с закрытыми глазами. Они вдруг резко открываются — и я вижу абсолютно черные глазные яблоки, на которых нельзя различить зрачки. Я их ощущаю своим взглядом. Острое, щемящее, интимное чувство наполняет мое эфирное тело, которое сразу становится и материальным. Это чувство такое сильное, что я пытаюсь, но не могу, закрыть глаза, поэтому опускаю голову. Смотрю в тарелку с мясом, а вижу черные глазные яблоки. Когда видение прошло, поднял голову и посмотрел на шамана.

Он сидел с опущенными глазами и чуть наклонившись вбок, к хану Бату. Почти не шевеля губами, прошептал что-то коротко и очень тихо, для одного уха. Хан то ли не понял, то ли не поверил и переспросил. Шаман все также не поднимая глаз повторил. Бату посмотрел на меня. В его взгляде была дикая смесь удивления, восхищения, страха и сочувствия. Хотелось бы мне знать, какая информация шамана вызвала такую реакцию?

— …и пехоты у нас теперь много, — услышал я голос Субэдэя. — Набрали из твоих сородичей.

— Тогда можно идти на турок, — произнес я и предупредил: — Если согласитесь, возьмите деньги вперед. Ромеи даже сами своим обещаниям и клятвам не верят.

— Поганые людишки! Клятвопреступники! Таких надо всех уничтожать! — пробрюзжал Гуюк.

— Сначала нам надо добить половцев, — сказал хан Бату. — Одна половина войска под командованием Менге обойдет соленую воду с юга и погонит их к горам, а вторую я поведу по северному берегу, вслед за отступающими врагами.

— Если они отступят в Тавриду, то окажутся в ловушке, — подсказал я.

— Ты воевал в тех местах? — спросил хан.

— Да, — ответил я и хотел было рассказать, как с аланами бил гуннов и утигуров, но потом вспомнил, что это было слишком давно. — Султан присылал туда свою армию захватить Согдею. Я разбил два его небольших отряда и угнал табун лошадей в тысячу голов.

Бату уловил мою заминку, посмотрел на шамана, который еле заметно улыбнулся ему, улыбнулся в ответ и глянул на меня так, будто разоблачил, поймал на лжи. Хотел бы я знать, что он думает обо мне, таком не совсем белом и лишь местами пушистом? Между тем, какими мы видим себя, и тем, какими видят нас другие, дистанция, не преодолимая с обеих сторон.

Мой сосед слева медленно перебирал четки и ненавязчиво наблюдал за мной. Судя по всему, мимика хана и шамана сказала ему больше, чем мне. Четки навели меня на мысль, что он исповедует ислам. Я решил проверить догадку.

— Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, — произнес я тихо на арабском.

Вообще-то, монголам пофигу, какую религию ты исповедуешь. Это твое личное дело. В их войске собраны язычники, несториане, буддисты, огнепоклонники, мусульмане, иудаисты, христиане, как православные, так и католики, и представители менее известных вариантов мошенничества.

Берке мягко улыбнулся мне и спросил на арабском:

— Ты — мусульманин?

— Нет, — ответил я, — но воевал против арабов и вместе с ними.

О том, что когда-то имел жен-мусульманок, решил не говорить. Мы завели с ним разговор об арабах, их культуре. Берке говорил о ней с придыханием. Он рассказал мне, что жил в Ходженте и Бухаре. Там и стал мусульманином. В Бухаре я не был, видел ее только по телевизору. Впечатлила. На месте внука дикого кочевника тоже был бы очарован арабской цивилизацией. Почти весь вечер мы проболтали с ним на арабском об искусстве, науке, религии. Как догадываюсь, ему не с кем здесь поговорить на эти темы.

Отвлекся только раз, чтобы ответить на вопрос Субэдэя о гуннах. К ним ушла большая часть оставшихся в живых половцев под командованием хана Котяна. Я рассказал, как разбил отряд гуннов, которых было в несколько раз больше.

— Кстати, мне помогали половцы, которые были на службе у болгарского царя, — сказал я. — Это хорошо, что они ушли к гуннам. Когда мы придем туда и начнем с ними сражаться, половцы опять струсят, а за ними побегут и гунны. Дурной пример заразителен.

— Мы еще не решили, будем ли воевать с гуннами, — сказал хан Бату.

— Будем, — уверенно ответил я.

— И ты будешь участвовать в этом походе? — спросил хан так, будто заманивал меня в ловушку.