Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю - Томас Эсбридж

Акты религиозного рвения приводили франков в контакт с коренным населением Леванта. Некоторые латиняне желали стать ближе к Богу, ведя аскетическую жизнь в изоляции в пустынных местностях, таких как гора Кармель (недалеко от Хайфы) и Черная гора (в районе Антиохии). Там они встречались с греческими отшельниками. Один из самых замечательных примеров религиозного сближения имел место в монастыре Девы Марии в Сайедная (15 миль (24 км) от Дамаска). Это греческое православное религиозное учреждение, расположенное на мусульманской территории, являлось обладателем «чудотворной» иконы Девы Марии. По Ее груди якобы течет масло, которое ценится за его невероятные целебные качества. Сайедная — место паломничества, популярное у восточных христиан и мусульман (которые почитают Деву Марию как мать пророка Иисуса). Начиная со второй половины XII века его стали посещать и латинские паломники, которые везли пузырьки с чудесным маслом обратно в Европу. Святыня была популярна и у тамплиеров.

Так же как некоторым франкам разрешалось проходить по исламской территории, чтобы добраться до Сайедной, так и мусульманских паломников временами пропускали на святые места Утремера. В начале 1140-х годов правитель Дамаска Унур и Усама ибн Мункыз получили разрешение посетить Купол Скалы в Иерусалиме. Примерно в это время Усама также отправился во франкский город Себаста (недалеко от Наблуса), чтобы увидеть крипту Иоанна Крестителя (и, как было сказано ранее, он утверждал, что часто посещал мечеть Аль-Акса). В начале 1180-х годов мусульманский ученый Али аль-Харави смог совершить путешествие по святым для ислама местам в Иерусалимском королевстве, и позднее он написал арабский путеводитель по этому региону. Однако на базе этих отдельных немногочисленных свидетельств невозможно оценить реальную степень развития паломничества у мусульман.

Несмотря на эти формы религиозного общения, основная религиозная атмосфера все еще характеризовалась выраженной нетерпимостью. Франкские и мусульманские писатели продолжали порочить веру друг друга, как правило бросая обвинения в язычестве, политеизме и идолопоклонстве. Отношения между латинскими и восточными христианами тоже оставались напряженными и недоверчивыми. Покорение крестоносцами Ближнего Востока положило решительный (если не окончательный) конец существовавшей в регионе греческой православной церковной иерархии. Теперь латинских патриархов назначали в Антиохию и Иерусалим, а латинские архиепископы и епископы появились на всей территории Утремера. Лидеры латинской церкви энергично отстаивали свою церковную юрисдикцию, чтобы сократить то, что они считали опасностью взаимного засорения западных и восточных христианских обычаев, особенно в отношении монашества.[118]

Франкский Восток — железный занавес или открытая дверь?

Государства крестоносцев не были закрытыми обществами, полностью изолированными от окружавшего их ближневосточного мира. Не были они и европейскими колониями. Утремер невозможно изобразить как многокультурную утопию — гавань терпимости, в которой христиане, мусульмане и евреи учились жить вместе в мире. Во многих регионах латинского Востока, особенно в XII веке, жизненная реальность находилась где-то между этими двумя полярными противоположностями.

Правящее западноевропейское меньшинство выказывало прагматическую готовность включить нефранков в правовую, социальную, культурную и религиозную жизнь Утремера. Экономические требования — от обеспечения местной рабочей силы до облегчения прохождения торговли — также приносили некоторую степень общения. Теоретически можно было ожидать, что общество крестоносцев сформировалось двумя противоречащими друг другу парадигмами: с одной стороны, это сглаживание со временем первоначальных антипатий, благодаря более близкому знакомству, с другой стороны, это потенциально противодействующая сила поднимающего голову джихада внутри ислама. В действительности ни одна из тенденций не была явно выраженной. С самого начала франки и мусульмане, занятые в дипломатическом диалоге, заключали пакты и создавали торговые связи; они продолжали этим заниматься и в XII веке. Шли десятилетия, и писатели всех мастей упорно возвращались к традиционным стереотипам, описывая неизменную подозрительность и ненависть к «другим».[119]

Франки, восточные христиане и мусульмане, жившие на Ближнем Востоке, вероятно, в ходе XII века узнали друг друга лучше, но это не привело к настоящему пониманию и прочной гармонии. Учитывая преобладающие реалии большого мира, это неудивительно. Средневековый Запад тоже непрерывно раздирали противоречия, религиозная нетерпимость постоянно находилась на подъеме. Судя по этим стандартам, непростая смесь прагматических контактов и тлеющие конфликты, присутствовавшие в Леванте, могли считаться вполне обычными. И если дух священной войны оказал влияние на характер франкского общества, Утремер не мог характеризоваться идеалами крестоносного движения.

Несмотря на все сказанное, поселение латинян на Ближнем Востоке дало начало удивительному, хотя, может быть, и не уникальному обществу, которое подвергалось разным силовым давлениям и влияниям. Стиль жизни в Утремере показывает некоторые признаки аккультурации, и уцелевшие плоды художественных и интеллектуальных стараний несут признаки культурного слияния. Но это может быть результатом ненаправляемого и органичного развития, а не намеренного стремления к ассимиляции.

ЗАНГИ — ТИРАН ВОСТОКА

Раньше было популярным мнение о том, что качественный сдвиг в отношении мусульман к Утремеру произошел после возвышения в 1128 году турецкого деспота Занги. Этот год, безусловно, принес перемены в ближневосточную политику. Он начался со смерти правителя Дамаска Тугтегина, которого сменил целый ряд бездарных эмиров династии Буридов, что поставило Дамаск на путь внутренних конфликтов и нестабильности. В июне Занги, атабек Мосула, воспользовался характерной для Северной Сирии раздробленностью и захватил власть в Алеппо, положив начало новой эре безопасности и эффективного правления.

«Красивый, с коричневой кожей и изумительными глазами», Занги был действительно выдающейся личностью. Даже в жестоком, раздираемом междоусобицами веке его склонность к безудержному насилию стала легендарной, а неутолимая жажда власти — непревзойденной. Один мусульманский хронист так описал атабека: «Он был словно леопард по характеру, как лев в ярости, не отказывался ни от какой жестокости, не знал доброты… его боялись за внезапные нападения, избегали из-за грубости, он был агрессивным, дерзким — самой смертью врагам и горожанам». Занги родился около 1084 года, был сыном выдающегося турецкого военачальника и потому вырос в аду гражданской войны, выжил в окружении почти постоянных сражений, убийств и предательств, научился быть ловким, хитрым и совершенно безжалостным. Он стал известным в 1120-х годах, заручился поддержкой сельджукского султана Багдада и к 1127 году был назначен губернатором Мосула, а также военным советником и командиром двух сыновей султана.

Занги имел заслуженную и, несомненно, тщательно оберегаемую репутацию жестокого и бесчувственного, деспотичного тирана. Он всем сердцем верил в силу страха, который мог одновременно обеспечить преданность подданных и покорность врагов. Один арабский хронист писал, что атабек использовал террор, чтобы контролировать свои войска, заметив, что он был «тираном и наносил удар с неразборчивым безрассудством… Если он был недоволен эмиром, он убивал или изгонял его, а его детей оставлял в живых, но кастрировал их».[120]

Учитывая столь устрашающие характеристики, можно было бы ожидать, что Занги изменит судьбу ислама в войне за Святую землю. В прошлом он, безусловно, изображался центральной фигурой в истории Крестовых походов, первым мусульманским лидером, нанесшим решающий удар франкам, прародителем похода против креста, который раздул пламя джихада, настоящим священным воином новой эры. Но, несмотря на все это, на протяжении практически всей карьеры Занги его реальное влияние на мир крестоносцев и интерес к ним были ничтожны. Частично это можно объяснить соображениями геополитики. Атабек возвышался над Ближним и Средним Востоком, словно колосс, причем одна его нога стояла в Мосуле, а другая — к западу от Евфрата в Алеппо. По необходимости он был вынужден делить свое время, энергию и ресурсы между двумя сферами влияния — Месопотамией и Сирией — и потому никогда не мог сосредоточиться на борьбе с франками. Но даже это вполне рациональное объяснение вводит в заблуждение, поскольку основывается на двух ошибочных предпосылках.