Девочка по имени Зверёк - Маргарита Разенкова

– Я поняла, поняла. Ничего больше не говори! – Шакира зажала уши.

Аиша махнула на нее рукой и хотела отойти. Но тут подскочила Гюльнара. Она стала толкать Шакиру и со смехом кричать ей в лицо:

– Хочешь я расскажу тебе, сестренка, как господин нас ласкает и как мы его ласкаем? А вдруг тебе понравится? Откуда ты знаешь? Вдруг понравится?!

Она тормошила Шакиру как обезумевшая, а Аиша и остальные смотрели, пока великодушно не вмешалась Сулейма:

– Хватит. Мы сами все поймем. Да и не все ли равно – понравится ей или нет? Важнее, понравится ли она господину?

К вечеру ее нарядили, украсили браслетами, насурьмили брови… Шакира думала, что отведут сразу на мужскую половину, но Хафиз по каким-то замысловатым галереям отвел ее в богатую пристройку. Объяснил:

– Здесь порядок такой: на всех наложниц, перед тем как им предстать перед очами господина, обращает свой взор его супруга, достойнейшая госпожа Маджинум. Она должна знать в лицо всех наложниц «Жемчужины Багдада» – гарема нашего господина. Если она не сочтет тебя достойной украсить гарем своего супруга…

– Меня продадут на невольничьем рынке, – устало-обреченно закончила за него Шакира.

– Правильно! – и Хафиз втолкнул ее в двери роскошных покоев…

У госпожи Маджинум, невероятно красивой женщины средних лет, было очень бледное лицо и несколько печальный взгляд. Казалось, ей сильно нездоровится. В полумраке покоев играла музыка: две музыкантши развлекали госпожу. Облокотясь на подушки дивана, госпожа Маджинум разглядывала Шакиру из-под полуприкрытых ресниц. Хлопнула в ладоши – музыка смолкла.

– Конечно, это не красотка Сулейма, – проговорила она, обращаясь к Хафизу, – но взгляд живой и милая улыбка… – И тихо добавила: – Совсем еще девочка. Она девственна, Хафиз? Значит, ей позволительно иметь детей, если наш супруг того захочет. Подойди ко мне, девушка, и присядь рядом.

Шакира приблизилась и опустилась к ногам госпожи.

– Важно, чтобы ты знала следующее, ведь ты не была еще с мужчиной…

Еще несколько мучительных наставлений – и опять Хафиз ведет ее по длинным галереям.

Шакира потеряла счет времени. Что сейчас – вечер или уже ночь? Где-то по пути через бесконечные анфилады комнат ей сунули в руки лютню, и Шакира стала думать о том, что надо было бы сосредоточиться и вспомнить лучшие песни, какие она знала. Это ее немного взбодрило.

Хафиз шел по галерее, не оглядываясь. На ходу он повторял ей все последние наставления, чтобы она ничего не забыла и не смела отступать от них ни на йоту.

– Я все поняла, Хафиз, – произнесла она.

Хафиз презрительно усмехнулся:

– Она поняла! Посмотрите на нее! – Он оглянулся и взглянул на Шакиру с нескрываемым отвращением. – Я слишком хорошо изучил вас, женщин: сначала вы говорите, что все понятно, а потом начинается обычное лживое представление!

Она навострила уши и льстиво произнесла:

– Какое представление, Хафиз?

– Для начала – слезы! О, это непременно! Как же без слез?!

Шакира загнула палец: «Не плакать».

– Затем, конечно, начинается выпрашивание подарков!

Она загнула второй палец: «Никогда ничего не просить».

– А под конец, когда вы ему уже изрядно надоедите, вы начинаете навязывать себя господину и мстить друг другу! Впрочем, порядок ваших действий может быть и иным, но содержание никогда не меняется!

Загнут третий палец: «Не навязываться». Она показала три сложенных пальца главному евнуху:

– Я все запомнила, Хафиз!

Он остановился и стал с удивлением разглядывать ее, будто увидел впервые, потом усмехнулся:

– Да-да, ты не так глупа, птичка. К тому же, как я и предполагал, ты захочешь показать характер. Но в этом гадюшнике твоя главная задача – выжить. И не просто выжить, а остаться в гареме приближенных. И поэтому – ты испортишься. Как все.

Он снова быстро шел, не оглядываясь.

– Ты называешь гадюшником «Жемчужину Багдада» – гарем нашего луноликого господина?! – спросила Шакира с ехидным ужасом, добавив про себя неизменное: «Этого старого козла!»

Хафиз остановился – она увидела, как напряглась его спина и вздулась на шее синяя жила. Он не сказал ничего и снова тронулся вдоль галереи.

– Хафиз! – Она искренне сожалела, что задела его, и, догнав, тронула за рукав: – Хафиз, прости меня! Я сказала дерзость и глупость. Я напрасно так сказала и жалею об этом!

Он обернулся и взглянул ей прямо в лицо:

– Вижу, что сожалеешь, и прощаю тебя. Ты не глупа и не зла, птичка, но слишком порывиста. И если не научишься обуздывать себя, тебе не протянуть здесь долго. Посмотрим, посмотрим… А гадюшником я называю сплетение ваших ничтожных женских натур, до которых господину нет дела: его интересуют ваши тела. Мне же нет дела ни до того, ни до другого. Но вы все – его собственность, имущество, за сохранность которого я отвечаю перед ним.

Наконец они остановились перед дверями приемного зала. Из-за дверей слышался шум беседы, смех, возгласы. Стража распахнула перед ними створки – огромный, роскошно украшенный зал надвинулся, обрушился на Шакиру всеми своими звуками и красками, и ее сознание несколько затуманилось от страха и смущения.

В зале на богато устланных диванах, среди подушек, вкруг весело журчащего фонтана, угощаясь и оживленно беседуя, сидело множество гостей. Все обернулись на вошедшего с девушкой Хафиза.

– Приветствую вас, о мои достойные и сиятельные господа! – громко и внятно произнес главный евнух. – Вот та, которую я обещал для услаждения вашего драгоценного слуха.

И, склонив голову к уху Шакиры, едва слышно, почти ласково добавил, не переставая улыбаться гостям:

– Если ты посмеешь упасть в обморок, моя юная ученая госпожа, я удушу тебя собственным шнурком!

Как ни странно, его слова не только не обескуражили Шакиру, а напротив, придали ей уверенности. Ее губы под полупрозрачной кисеей, прикрывающей нижнюю часть лица, еще слегка прыгали от волнения, но она взяла себя в руки и даже улыбнулась. Гости тоже улыбались и разглядывали ее с вниманием торговцев, оценивающих живой товар.

Шакира сыграла и спела одну песню, за ней другую, третью… Гости одобрительно цокали языками, иногда хлопали в такт музыке в ладоши. Через какое-то время и зал, и люди уже плыли перед глазами Шакиры, все слилось в хаотичный разноцветный поток. Звуки наполняли голову назойливым невнятным гулом, из которого доносилось по временам понятное:

– …хорошенькая и красиво поет.

– Ты счастливчик, Фархад!

– Если она не понравится тебе, Фархад, продай ее мне!

– Или мне: я дам тебе за нее хорошего скакуна!

– Когда она ему надоест, он кому-нибудь ее подарит! Он щедр, наш Фархад!..

После пятой или шестой песни ей предложили шербета, и она с вежливым видом и скромной улыбкой, как ее учил Хафиз, подошла и приняла чашу у весьма полного господина в чалме, украшенной драгоценными камнями.

Шакира осмелилась скользнуть взглядом по гостям и попыталась определить, кто из них ее хозяин. Не получалось: и этот стар и богат, и тот – немолод и дорого одет, а этот похож на первых двоих, хотя и несколько моложе. Вялые сытые взгляды, расслабленные довольные голоса, неторопливые речи. У нее слегка кружилась голова – от шербета и от усталости. Почему Хафиз сразу не указал ей на господина? Шакира не стала тратить времени на поиски хозяина: эта задача была ей, кажется, сейчас не по силам. Вот только небольшая родинка у правого глаза одного из гостей – где она ее видела?! Так это же командир того самого отряда, который… Она вдруг страшно заволновалась. Но Хафиз слегка стукнул посохом об пол: надо было продолжать, а ей так хотелось разглядеть этого человека, запомнить его и понять, как часто он здесь появляется. Кто знает, может быть, когда-нибудь ей удастся отомстить! Господина она еще узнает, но и этого человека не пропустит. Нет, не пропустит! Сейчас командир сидит слишком далеко, и у нее не хватит ни сил, ни смелости обойти гостей, чтобы приблизиться и как следует разглядеть его.

Хафиз, видимо, получил какой-то знак от хозяина, потому что подошел, прервал ее и вывел за дверь.

Опять коридоры и галереи. В тишине – только звук их шагов и стук посоха главного евнуха.

– Хафиз, – окликнула она его слабо.

– М-м-м?

– Скажи мне и прости, что я спрашиваю, я понравилась господину?

– Да.

И опять – безразличное ледяное молчание. Еще одни тяжелые двери – еще одни покои. Они на мужской половине или уже на женской?

– Жди здесь.

Тишина. Светильники позволяют разглядеть устланное дорогим шелковым покрывалом ложе, ковры на стенах и на полу, кальян в углу возле дивана и сброшенный с дивана валик. От легкого дуновения ветерка, свободно влетающего через окна в покои, колышутся тончайшие ткани балдахина над постелью… Колышутся и тени на стене…

Слипаются глаза. Больше нет сил ждать. Все внутри натянуто, как тетива лука. «Еще немного – и я закричу», – подумала Шакира.