ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. Том 2 - Владимир Ленин

«Ещё в гораздо большей степени», – говорим мы. Это – потому, что романтики западноевропейские не имели перед собой научного анализа противоречий капитализма, что они впервые указывали на эти противоречия, что они громили («жалкими словами», впрочем) людей, не видевших этих противоречий.

Сисмонди обрушивался на Рикардо за то, что тот с беспощадной откровенностью делал все выводы из наблюдения и изучения буржуазного общества: он формулировал открыто и существование производства ради производства, и превращение рабочей силы в товар, на который смотрят так же, как на всякий другой товар, – и то, что для «общества» важен только чистый доход, т. е. только величина прибыли[151]. Но Рикардо говорил совершенную правду: на деле всё обстоит именно так. Если эта истина казалась Сисмонди «низкой истиной», то он должен бы был искать причин этой низости совсем не в теории Рикардо и нападать совсем не на «абстракции»; его восклицания по адресу Рикардо относятся целиком к области «нас возвышающего обмана».

Ну, а наши современные романтики? Думают ли они отрицать действительность «власти денег»? Думают ли они отрицать, что эта власть всемогуща не только среди промышленного населения, но и среди земледельческого, в какой угодно «общинной», в какой угодно глухой деревушке? Думают ли они отрицать необходимую связь этого факта с товарным хозяйством? Они и не пытались подвергать это сомнению. Они просто стараются не говорить об этом. Они боятся назвать вещи их настоящим именем.

И мы вполне понимаем их боязнь: открытое признание действительности отняло бы всякую почву у сентиментальной (народнической) критики капитализма. Неудивительно, что они так страстно бросаются в бой, не успев даже вычистить заржавленное оружие романтизма. Неудивительно, что они не разбирают средств и хотят враждебность к сентиментальной критике выставить враждебностью к критике вообще. Ведь они борются за своё право на существование.

Сисмонди пытался даже возвести свою сентиментальную критику в особый метод социальной науки. Мы уже видели, что он попрекал Рикардо не тем, что его объективный анализ остановился перед противоречиями капитализма (этот упрёк был бы основателен), а именно тем, что это – анализ объективный. Сисмонди говорил, что Рикардо «забывает о человеке». В предисловии ко второму изданию «Nouveaux Principes» встречаем такую тираду:

«Я считаю необходимым протестовать против обычных, столь часто легкомысленных, столь часто ложных приёмов суждения о сочинении, касающемся социальных наук. Проблема, подлежащая их разрешению, несравненно сложнее, чем все проблемы наук естественных; в то же время эта проблема обращается к сердцу точно так же, как к разуму» (I, XVI).

Как знакомы русскому читателю эти идеи о противоположности естественных и социальных наук, об обращении последних к «сердцу»![152] Сисмонди высказывает здесь те самые мысли, которым предстояло через несколько десятилетий быть «вновь открытыми» на дальнем востоке Европы «русской школой социологов» и фигурировать в качестве особого «субъективного метода в социологии»… Сисмонди апеллирует, разумеется, – как и наши отечественные социологи, – «к сердцу так же, как к разуму»[153]. Но мы видели уже, как по всем важнейшим проблемам «сердце» мелкого буржуа торжествовало над «разумом» теоретика-экономиста.

Постскриптум[154]

Верность данной здесь оценки сентиментального Сисмонди в отношении его к научно-«объективному» Рикардо вполне подтверждается отзывом Маркса во втором томе «Теорий прибавочной стоимости», вышедшем в 1905 году («Theorien über den Mehrwert», II. В., I. t., s. 304 u. ff. «Bemerkungen über die Geschichte der Entdeckung des sogenannten Ricardoschen Gesetzes»[155]). Противопоставляя Мальтуса, как жалкого плагиатора, подкупленного адвоката имущих, бесстыдного сикофанта, – Рикардо, как человеку науки, Маркс говорит:

«Рикардо рассматривает капиталистический способ производства, как самый выгодный для производства вообще, как самый выгодный для создания богатства, и Рикардо вполне прав для своей эпохи. Он хочет производства для производства, и он прав. Возражать на это, как делали сентиментальные противники Рикардо, указанием на то, что производство, как таковое, не является же самоцелью, значит забывать, что производство ради производства есть не что иное, как развитие производительных сил человечества, т. е. развитие богатства человеческой природы как самоцель. Если противопоставить этой цели благо отдельных индивидов, как делал Сисмонди, то это значит утверждать, что развитие всего человеческого рода должно быть задержано ради обеспечения блага отдельных индивидов, что, следовательно, нельзя вести, к примеру скажем, никакой войны, ибо война ведёт к гибели отдельных лиц. Сисмонди прав лишь против таких экономистов, которые затушёвывают этот антагонизм, отрицают его» (s. 309).

С своей точки зрения, Рикардо имеет полное право приравнивать пролетариев к машинам, к товарам в капиталистическом производстве. «Es ist dieses stoisch, objektiv, wissenschaftlich», «это – стоицизм, это объективно, это научно» (s. 313). Понятно, что эта оценка относится лишь к определённой эпохе, к самому началу XIX века.

ГЛАВА II. Характер критики капитализма у романтиков

«Разумом» Сисмонди мы уже достаточно занимались. Посмотрим теперь поближе на его «сердце». Попытаемся собрать воедино все указания на его точку зрения (которую мы изучали до сих пор лишь как элемент, соприкасающийся с теоретическими вопросами), на его отношение к капитализму, на его общественные симпатии, на его понимание «социально-политических» задач той эпохи, которой он был участником.

I. Сентиментальная критика капитализма

Отличительной чертой той эпохи, когда писал Сисмонди, было быстрое развитие обмена (денежного хозяйства – по современной терминологии), особенно резко сказавшееся после уничтожения остатков феодализма французской революцией. Сисмонди, не обинуясь, осуждал это развитие и усиление обмена, нападал на «роковую конкуренцию», призывая «правительство защищать население от последствий конкуренции» (ch. VIII, l. VII) и т. п.

«Быстрые обмены портят добрые нравы народа. Постоянные заботы о выгодной продаже не обходятся без покушений запрашивать и обманывать, и чем труднее существовать тому, кто живёт постоянными обменами, тем более подвергается он искушению пустить в ход обман» (I, 169).

Вот какая наивность требовалась для того, чтобы нападать на денежное хозяйство так, как нападают наши народники!

«…Богатство коммерческое есть лишь второе по важности в экономическом строе; и богатство территориальное (territoriale – земельное), дающее средства существования, должно возрастать первым. Весь этот многочисленный класс, живущий торговлей, должен получать часть продуктов земли лишь тогда, когда эти продукты существуют; он (этот класс) должен возрастать лишь постольку, поскольку возрастают также и эти продукты» (I, 322–323).

Ушёл ли хоть на шаг вперёд от этого патриархального романтика г. Н. -он, изливающий на целых страницах жалобы на то, что рост торговли и промышленности обгоняет развитие земледелия? Эти жалобы романтика и народника свидетельствуют лишь о совершенном непонимании капиталистического хозяйства. Может ли существовать такой капитализм, при котором бы развитие торговли и промышленности не обгоняло земледелия? Ведь рост капитализма есть рост товарного хозяйства, то есть общественного разделения труда, отрывающего от земледелия один за другим вид обработки сырья, первоначально связанный с добыванием сырья, обработкой и потреблением его в одно натуральное хозяйство. Поэтому везде и всегда капитализм означает более быстрое развитие торговли и промышленности сравнительно с земледелием, более быстрый рост торгово-промышленного населения, больший вес и значение торговли и промышленности в общем строе общественного хозяйства[156]. Иначе не может быть. И г. Н. -он, повторяя подобные жалобы, доказывает этим ещё и ещё раз, что он в своих экономических воззрениях не пошёл дальше поверхностного, сентиментального романтизма.

«Этот неразумный дух предпринимательства (esprit d'entreprise), этот излишек всякого рода торговли, который вызывает такую массу банкротств в Америке, обязан своим существованием, без всякого сомнения, увеличению числа банков и той лёгкости, с которой обманчивый кредит становится на место реального имущества» (fortune réelle) (II, 111),