Сыновья Беки - Ахмед Боков

4

– Касум, брось эту бузину, – сказал Дауд, протягивая ему винтовку. – Теперь тебе ничего не страшно. Смело можешь встретить любого врага.

Касум взял винтовку. И странно, Дауд не увидел на его лице и тени радости.

– Что с тобой? Отчего нос повесил?

– Плохой хабар,[42] Дауд.

– Что случилось?

– Я был у Сайфутдина. Говорит, односельчанин мой приходил, что служит у Мазая, сказал мать моя очень больна и некому за ней присмотреть. Я ходил к нему узнать, не отдал ли ему Саад моих де нег, а заодно и за табаком.

– Ну и как? Отдал?

– Не отдал и не собирается.

Касум помолчал, потом сказал:

– Дауд, идем со мной в Дагестан. Там безопасно. Ни одна душа не узнает, кто ты такой. А здесь недолго и до греха…

– Спасибо, Касум. Но я не пойду. Нельзя мне думать только о своей шкуре. Я нужен людям здесь, в наших селах. Стоит хоть не надолго все бросить и уйти – они перестанут мне верить. Понимаешь? И все немногое, что я успел уже сделать, канет в воду, как брошенный в нее камень. А ты иди, Касум. Такой хабар получил – нельзя не идти.

Дауд помолчал, потом покачал головой и добавил:

– Эх, знать бы, что пойдешь, забрал бы я у Соси деньжонок, пригодились бы тебе на дорогу и на первое время. Ведь у тебя не чего нет. Подумать только, два года человек проработал и ни с чем уходит!

– Ничего, – вздохнул Касум. – Если суждено, я еще вернусь и получу свое у Саада. Пусть только матери полегчает.

– Касум, – сказал Дауд, становясь перед ним вплотную. – Что бы твои земляки не подумали, будто ингуши поступили нечестно, я сделаю все, что в моих силах. Подожди только два-три дня!

– На ингушей я не в обиде. Подлость мне сделал Саад. Все ингуши за него не в ответе!

– Я-то знаю, что ты так думаешь. А люди ведь не поверят…

Однако, как ни уговаривал его Дауд, Касум на следующее же утро тронулся в путь. Он и винтовку взял. Небезопасно в такую длинную дорогу идти с винтовкой. Дауд и сам это понимал, просто ему хотелось хоть чем-нибудь помочь Касуму. Винтовку ведь можно продать. А такая винтовка стоит хорошей лошади. Касум протянул руку.

– Прощай, Дауд. Ты – мужчина. Ты настоящий горец, настоящий… ингуш!

– Касум! – пожал ему руку Дауд. – Мы с тобой люди бедные, и никакой между нами разницы, хоть ты дагестанец, а я ингуш. Саад и такие, как он, готовы на все, чтобы посеять между нами не доверие. Это нужно царю. Но придет конец и Сааду и царю. Пусть руки наши вечно будут сжаты в мирном рукопожатии.

Дауд долго смотрел вслед удаляющемуся Касуму. Дагестанец еще не до конца оправился после побоев и потому довольно заметно прихрамывал. Путь ему предстоял немалый: перебраться через хребет, обойдя станицу Вознесенскую, и в Моздоке сесть на поезд. Хорошо, что в шапке за подкладкой зашиты двадцать рублей, оставшиеся от продажи лошади Аюба.

Густой утренний туман постепенно рассеивался, когда Касум выбрался из балки на большую дорогу. На противоположном хребте просматривалась казачья станица Вознесенская, или Магомед-Юрт, как называют его ингуши.

Касум постоял, подумал, как ему лучше идти до станицы. Через Сагопши опасно. А через степь по траве и бурьяну очень сыро.

У подножия паслась отара овец. Издали казалось: это туча стелется по земле. Касум знал, овцы угромовские. У него таких отар не одна. И земель хватает.

«Зачем им столько? – удивлялся Касум. – Взять хотя бы Саада. До чего ненасытен и жаден: из-за одной овцы человека убил! Дауд говорил, им скоро конец. Правда ли это? А их земли и овцы, куда они денутся?…»

Поглощенный своими мыслями, Касум не заметил, как к нему совсем близко подошли двое незнакомых мужчин. Они шли со стороны Согап-рва. Один был худой, высокий, с рыжей бородкой, у другого реденькая борода и усы такого же иссиня-черного цвета, как и его овчинная шапка.

Высокий поздоровался по-русски.

– Ассалам алейкум, – сказал и чернобородый, видимо посчитавший недостаточным приветствие своего товарища.

Касум почтительно кивнул обоим. Затем они обменялись рукопожатием.

– Где тут Угром? – коверкая ингушские слова, спросил высокий, явно принимая Касума за ингуша.

Касум показал на строения, что виднелись неподалеку от села.

– У него работа есть? – теперь по-русски спросил высокий. Касум неопределенно пожал плечами, а потом, как бы вспомнив о чем-то, сказал:

– Да, ест арбота. Миного ест.

– Это хорошо! – обрадовался рыжебородый и подмигнул товарищу.

Тот тоже довольно закивал головой.

Касуму показалось, что этот, второй, из Дагестана. Он что-то сказал ему на своем языке, но тот отрицательно покачал головой:

– Белмейда. Мен ногай.[43]

Русский показал на Сагопши и спросил:

– Ты оттуда?

Касум с трудом понял и отрицательно покачал головой.

– Дагестан. – И он показал на восток.

– Куда сейчас идешь?

Что-то вдруг осенило Касума, он кивнул в сторону Сагопши и сказал:

– И я арбота нада.

Все трое вошли в Сагопши. Касум вел их исхоженной вдоль и поперек улицей. Он спешил поскорее добраться до знакомых ворот, окрашенных в синий цвет, боялся, как бы люди по пути не нанялись к кому-нибудь другому. Правда, на этой улице два таких дома, куда нанимают работников. А все другие сельчане и сами бы рады пойти внаем, да только не принято это. Как бы ни был беден человек, а пуще всего боится попрека, что вот, мол, такой-то прислуживал тому-то. Вот и получается «всемирное» переселение: ингуши уходят на промысел в казачьи станицы – как говорят, в Россию – или того дальше, а дагестанцы, ногайцы, русские идут в ингушские села… Трое стоят у ворот. Стучит русский. Он и говорить будет. Худо ли, бедно ли, несколько русских слов разберет любой, а поди-ка найди ингуша, знающего язык ногайцев. Это дело потруднее.

Касум помалкивает, он знает ингушский. Он сказал, будто в прошлом приходилось с недельку работать в Сагопши, оттого и сейчас сюда подался.

На стук вышла жена Саада Муиминат – краснощекая пышнотелая женщина. Скрестив руки на своей большой груди, она смотрит только на русского. Касум рад этому – его пока не узнает. Хотя сейчас Касума, пожалуй, не узнала бы и родная мать.

Муиминат не сильна в русском языке. Однако сумела все же объяснить, что мужа, дескать, нет дома, но скоро вернется, что есть кукуруза и надо ее лущить. Только сама она без хозяина не вольна нанимать работников.

Женщина завела их во двор и усадила под навесом у сарая. А про себя подумала: «Бог послал этих людей, вон ведь сколько кукурузы лущить надо, на всю зиму!» Раньше всю такую работу делал Касум, а теперь с одним работником в большом хозяйстве разве управишься?

Муиминат, хотя она и жена Саада, а много добрее его. Касум, может, и не прожил бы двух лет в этом доме, если бы не она. Вот и сейчас: не успели войти в сарай, как Муиминат уже принесла и поставила перед ними сискал и сыр. Касум из-под надвинутой на глаза шапки посмотрел на нее и с грустью подумал: жаль, не в ее это власти отдать ему деньги, она бы наверняка отдала.

Саад пришел скоро. Но он опять куда-то торопился и разговаривать с работниками не стал, даже к сараю не подошел. Подозвал к себе русского и через него передал, сколько надо налущить кукурузы, и назначил цену. Рыжебородый торговаться не стал.

– А как твои товарищи? – спросил Саад. Касум инстинктивно еще ниже опустил голову.

– Они не знают по-русски. Тоже будут согласны.

Саад, не говоря больше ни слова, ушел в дом. Но скоро вышел и оседлал лошадь.

Касум и рад, что хозяин уезжает, и боится: вдруг надолго…

А Муиминат все крутится возле них. Один раз чуть не вплотную подошла к Касуму, но пронесло. Дети тоже тут, кроме старшего сына, что учится во Владикавказе.

Работа кипела вовсю. Касум старался пореже выходить из сарая. Но разок ему все же пришлось выйти за палицей. Муиминат уже занималась своим делом на веранде, а дети так и кружили под ногами у работников.

Едва Касум вышел во двор, и они за ним. Сидевшая неподалеку на цепи овчарка незлобно тявкнула пару раз и замолкла. Встретившись взглядом с Касумом, она словно бы удивилась и на минуту застыла на месте, потом завиляла хвостом, стала барахтаться на спине – явно выражала удовольствие.

Дети очень удивились и кинулись к матери.

– Нани, наш Кулац[44] не трогает его, виляет хвостом и ласкается!

– Видать, хороший он человек, честный, – сказал Муиминат. – Таких, говорят, и собаки не трогают.

Уже было темно, когда Касум услыхал крики детей: «Дади едет! Дади!»

Работники отложили свои палицы и закурили. Касум чутко прислушивался. Скрипнули ворота. Затем донесся голос Муиминат:

– Не надо закрывать, сейчас коровы придут.

Процокал копытами конь. Простучали по веранде сапоги Саада.

– Седло снять? – спросила Муиминат.

– Чуть ослабь ремни и оставь, – ответил муж. – Мне еще надо к человеку одному съездить.

Замычали коровы. Скоро Сайфутдин пригонит овец. А коров к тому времени загонят в сарай.