Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Робертсон

Он покосился на дверной проем и понял намек: ей безразлично, что их могут увидеть или услышать.

— Премиа Санкта, регретто… — снова заговорил он подчеркнуто вежливым тоном. — Вы уж простите меня за самонадеянность.

— Все вы, Грихальва, самонадеянные. — Тонкий, слабый голос, но произношение весьма отчетливое — недослышать трудно. — Мните себя художниками, достойными повышения. Уверены, что вернете себе место, которого вас Матерь с Сыном лишили в наказание за гордыню.

У Раймона пересохло во рту, на лбу выступил пот. Злости в ее глазах поубавилось, но, бесстрастные, они выглядели еще страшнее. Она знала, как ужалить более чувствительно.

Судорожно сглотнув, он вымолвил:

— Премиа, граццо… Я посылал за вами…

— Да, посылал. — Совершенно равнодушный голос, темные глаза тускло поблескивают под простым льняным чепцом, его завязки туго стянуты под подбородком. — Тебе хватило на это самонадеянности.

Зато смирения Раймону явно не хватало.

— Чем же мы провинились?! — воскликнул он с горечью и жаром. — В чем наше прегрешение? Мы исправно платим десятину екклезии, прославляем ее своим искусством…

Она воздела изящную руку, требуя, чтобы он замолчал.

— Вы нам не нужны.

— Не нужны? — растерянно переспросил он, хоть и не услышал ничего нового.

Рука исчезла в складках белоснежной сутаны.

— Я много раз говорила герцогу, и Премио Санкто говорил.

Мы уверены, екклезия должна лишить своего благословения семью Грихальва.

. — Почему?

На смену равнодушию снова пришла злоба. На узком, худом лице появились багровые пятна.

— Потому что вы — нечисть! — прошипела она. — Вечное напоминание о нашем позоре!

Раймон прижал к груди скрещенные руки и вскричал:

— Но ведь это было сто с лишним лет назад! О Матра, сколько еще веков нам терпеть? Да неужели вы думаете, что мы хотели вас опозорить?

— Там были ваши женщины, — осуждающе сказала она. — Среди прочих. Они были там, дали себя увезти и не очень-то огорчались — это видно на превосходном Пейнтраддо Хисторрико Миквейана Серрано! Их обрюхатили тза'абские эстранхиеро. Но и этого было мало вашим женщинам! Вместо того чтобы умереть от стыда, они выносили и родили полукровок!

Раймон поморщился. “Спасение полонянок” — всего лишь плод разнузданного и жестокого воображения Миквейана Серрано, назвать эту подлую карикатуру “Пейнтраддо Хисторрико” нельзя даже с огромной натяжкой.

— Но ведь герцогиня так не считала, — напомнил Раймон.

— Бассда!

Премиа Санкта, бледная, как ее сутана, поцеловала пальцы и коснулась ими груди, отдавая дань памяти блаженной герцогини Хесминии. Между пальцами блеснула цепь, похожая на его собственную. Каждая священнослужительница носила символ своего ордена: крошечный серебряный замочек. Священники носили ключи.

— Вы оскверняете город, — продолжала она. — Оскверняете екклезию. Оскверняете воздух, которым мы дышим.

— Ваше преосвященство…

— Бассда! — На сей раз жеста не понадобилось, от одного лишь ее тона Раймон умолк. — Премио Санкто прийти не пожелал и правильно сделал. Он и мне посоветовал отказаться, но я давно хотела увидеть на смертном одре чи'патро и сказать остальным шавкам Грихальва, чтобы не вздумали высовывать нос из конуры! Ты понял меня, Грихальва? Не зови больше священников в это богомерзкое логово. Глаза бы мои вас не видели!

Раймон едва дышал — так напряглись мышцы живота и гортань.

— Артурро мертв, — с трудом выговорил он. — Придете вы к нам еще или нет — это уже не имеет значения. Санкта с этим не согласилась.

— Еще как имеет! Ты хорошо меня понял? Отныне нога священника не ступит в этот дом.

Столько лет прошло, а ненависть не угасает. Семье Грихальва не прощают древнего позора… Гнев и отчаяние рвались на волю, Раймон едва сдержался, чтобы не закричать.

— Мы ни в чем не виноваты.

— Виноваты! Иначе разве Матра допустила бы бесчестье тех женщин? Разве позволила бы им зачать ублюдков? Чтобы родилось столько полукровок? И почему нерро лингва предпочла именно ваше семейство, а? Вы — нечисть, отмеченная самой Пресвятой Матерью. В великой мудрости своей Она вас покарала за подлость и грязь. Она наслала на вас мор, а екклезия лишь послушна ее воле. — Серебряный замочек исчез в узловатом кулаке. — Чи'патро! Молись в этих стенах хоть до скончания века, но Матерь с Ее Сыном не смилуются над Грихальва.

Это было уже слишком. Раймон до боли стиснул зубы.

— Ты клевещешь на них, — прохрипел он. — Ты пятнаешь их святые лики своим низменным, лицемерным фанатизмом…

— Бассда!

— Но не быть по-твоему! Когда-нибудь мы вернем себе то, что потеряли, в том числе святое благословение Матери и Ее Сына, и они узнают всю правду о том, как им служили ты и тебе подобные! — Его трясло от ярости. — Номмо Чиева до'Орро!

От ее лица отлила кровь, скулы заострились. Невозможно было определить по этому аскетичному лицу, сколько лет прожила на свете Премиа Санкта.

— Ну конечно, — ехидно сказала она, — ваша святыня — Золотой Ключ. Подчас кажется, он для вас дороже Матры эй Фильхо.

— Нет, он не дороже Матери с Ее Святым Сыном. Но дороже екклезии с ее грязными интригами.

— Екклезия — это и есть… — Она осеклась.

— Ну конечно. — Настал его черед источать яд. — Сейчас ты скажешь, что екклезия — это и есть Матерь с Сыном. Но ведь это по сути своей богохульство, ересь. Или я не прав? И какой кары, по-твоему, оно достойно? Чумы? Новой нерро лингвы?

— Номмо Матра эй Фильхо, — прошептала она, воздев очи горе. — Молю, дайте мне сил…

— ..извести род, который ты ненавидишь, который считаешь нечистым. Опомнись, женщина! Мы всего лишь жертвы.

— Потомки шлюх! — процедила она. — Все те женщины — шлюхи. “Спасение полонянок” это доказывает! И тут Раймона осенило.

— Откуда ты? — спросил он. — Из какого рода?

— Мой род — екклезия. Мое имя — Премиа Санкта.

— А раньше? Ладно, не надо. — Он горько усмехнулся. — Не утруждай себя. По-моему, я знаю ответ. — Помолчав немного, Раймон спросил:

— А что, Премио Санкто тоже Серрано?

В темных глазах зажглись лютые огоньки.

— Бассда! — прошипела она. — Я не желаю слышать твои мерзкие речи!

Раймон поднял руку и спокойно сказал:

— Выход там. Я полагаю, сейчас ты им воспользуешься. Адеко. Когда женщина ушла, а вместе с ней комнату покинула злоба и скверна застарелой междуусобицы, Раймон Грихальва снова повернулся к смертному одру, снова — на этот раз осторожно — опустился на ветхий и тонкий ковер, склонил голову и зашептал простенькую молитву — из тех, что не найдешь ни в одном молитвеннике екклезии.