Плохая война - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кажется, его жена уже пережила боль от утраты любовника. И, кажется, смирилась с тем, что ей придется жить в ненавистном доме, ложась в постель с ненавистным человеком. И сейчас она была хоть и суетлива, хоть и глупа, но весьма бойка и слуг приводила в чувство и повиновение не хуже госпожи Ланге.
– Карл, – наконец велел Волков, – думаю, сборы еще продлятся, выступайте без меня, я вас догоню.
Брюнхвальд кивнул – он все понимал, – встал, вышел из дома на улицу. Он молодец, старая кираса начищена так, что иному зеркалу не уступит. Шлем под мышкой, меч на боку, весь собран, строг. Всегда хорош Карл Брюнхвальд, на него можно положиться.
Да, хорош, а вот госпожа Ланге кавалера раздражает. Кажется, ее забавляла вся та истеричная кутерьма с суетой и руганью, что устроила Элеонора Августа. И ведь слова не скажет, хотя знает, что кружева к платью после стирки лежат в большой корзине.
– Госпожа Ланге, – видя это, говорил Волков, – вы собираетесь ехать в карете госпожи Эшбахт?
– Куда уж мне, – с фальшивой покорностью отвечала Бригитт, – с меня и телеги довольно будет.
– Так не ждите нас, – сухо велел кавалер, – езжайте с ротмистром Брюнхвальдом.
– Как пожелаете, господин мой. – Она присела в низком книксене, после взяла шубку и пошла на двор.
Эта дрянь сказала «господин мой». Хотя в этом случае достаточно просто слова «господин». Слово «мой» в этой ситуации было не то чтобы фамильярным, скорее оно подчеркивало более высокий уровень отношений. Естественно, госпожа Эшбахт не могла этого не заметить. Она подняла глаза от платья, что рассматривала, поглядела в спину уходящей Бригитт, а потом и на господина Эшбахта, губы ее скривились. Взгляд жены словно обжег кавалера. И он понял: Элеонора Августа отошла от своего горя.
Он вздохнул. Он хотел выйти на улицу, потому что было ему жарко, но подумал, что жене почудится, что он пошел провожать Бригитт, и остался на месте. Так и сидел в своем кресле еще час, пока Элеонора Августа, урожденная фон Мален, а ныне госпожа фон Эшбахт, не оказалась готова ехать.
* * *
Уже рассвело, когда их на дороге встретил отряд бравых горожан: шесть барабанщиков и четыре трубача с городским корпоралом. Одежда у них была празднична и ярка.
– Господин, – говорил усатый и немолодой уже корпорал, – до города отсюда меньше мили, он уже за поворотом, вас выйдут встречать важные люди из совета города и из консулата во главе с новым бургомистром, и сам епископ будет, лучше тут вам построиться и развернуть знамена.
Волков сел на табурет, что принес ему Увалень, стал облачаться в доспех. А тут прибежала одна из служанок жены.
– Господин, госпожа спрашивает: долго ли будем стоять?
– Отчего же она спрашивает?
Служанка вдруг наклонилась к его уху и зашептала:
– Госпоже надобно по нужде. Давно надобно. А вазу ночную взять забыли.
Волков поморщился, ему Максимилиан как раз пристегивал наплечник. И он так же тихо ответил служанке:
– Отведи госпожу в кусты.
– Госпожу в кусты? – удивилась служанка.
– В кусты, в кусты, кустов вокруг много.
Служанка не уходила, стояла, дура, над душой, лицо глупое, в растерянности.
– Скажи госпоже, чтобы сейчас шла; когда тронемся, когда шествие через город пойдет, ей точно некуда будет пойти, так как народ вокруг соберется, – уже с раздражением сказал кавалер.
Он говорил, а сам думал: разве же с Бригитт такое быть могло бы? Да никогда. Собирай она жену в дорогу, никогда ничего не забыла бы.
Вскоре доспех был надет. Да, этим подарком архиепископа мог гордиться любой, жалко закрывать его изысканные узоры даже самым красивым фальтроком. Тем не менее Волков надел поверх доспеха свой бело-голубой наряд с черным вороном, сжимающим факел. Поверх фальтрока поместил серебряную цепь, подарок герцога. Подпоясался дорогим расшитым поясом, повязал свой драгоценный меч с золоченым эфесом, сел на своего самого дорогого коня. Подшлемник решил не надевать, не так уж было и холодно. Ограничился легким калем, шлем взял под мышку. Два бравых сержанта с протазанами из людей Брюнхвальда встали перед его конем, барабанщики и трубачи построились впереди сержантов. Максимилиан – его конь был сразу за конем Волкова – развернул роскошное бело-голубое знамя, легкий нехолодный ветер с запада сразу подхватил красивое полотнище. За Максимилианом уже сидели в седлах фон Клаузевиц и Увалень, за ними другие господа из выезда, а за ними уже и офицеры на конях и солдаты. Все ждали сигнала, чтобы начать. Волков повернул коня, чтобы убедиться, что все готовы, и уже было поднял руку, чтобы отдать команду, как увидал девку-служанку. Девка, вся запыхавшаяся, бежала к нему и махала рукой. Она обегала солдат, офицеров, господ из выезда, а те удивленно смотрели на нее, не понимая, что ей нужно. Наконец, она добежала до кавалера и сказала так громко, что слышали все, кто был вокруг:
– Господин, господин, госпожа просит, чтобы вы пока не шли, постояли еще.
Волков скривился от раздражения, но стеснялся спросить, отчего госпоже так угодно. А служанка пояснила так же громко:
– Госпожа решилась сходить до кустов и просит без нее не трогаться.
Кавалеру страшно не хотелось смотреть, как тайком усмехаются его люди и даже городские барабанщики, что стояли в строю последними перед ним и, конечно, слышали, что говорит девка. Он опустил уже поднятую руку и отвернулся.
Глава 19
Резкий, пронзительный звон труб был так громок, что его, наверное, услышали за стенами города. Стая ворон, хлопая крыльями, сорвалась с деревьев, как только звон разлетелся по округе. Трубачи дело свое знали, они могли выдувать такие звуки, даже не останавливаясь. И барабанщики города Малена были не хуже трубачей. Ровный и слаженный бой барабанов заставлял людей шагать, попадая в такт ритмичным ударам.
Так и пошли к городу, где перед воротами на дороге уже их ждали многие люди. Там были и горожане, и святые отцы, разодетые в лучшие свои одежды. Стояли они со всеми своими хоругвями, и статуями святых, и прочими святыми символами, готовыми
