Плохая война - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ж, передавайте вашей матушке поклон, – произнес Волков.
– Передам обязательно, – говорил Георг фон Клаузевиц и продолжал: – И уже когда на встрече с сеньорами графства вас стали задирать всякие нелепые люди, что ни под какими знаменами стоять не захотят, если сражаться придется против горцев, понял я, что не допущу того, чтобы человека, который бьет свирепых горных псов без боязни, ранили или, не дай бог, убили люди не славные и не храбрые, а только лишь умелые во владении мечом.
Для Волкова это стало неожиданностью, вот, оказывается, как к нему пришел его ангел-хранитель.
– Что ж, – сказал кавалер, – теперь вы все мне разъяснили, и еще раз говорю вам спасибо, что были смелы и вразумили дерзких в нужный час.
– Не стоит, кавалер, рад был услужить, – поклонился Георг фон Клаузевиц.
Но в словах молодого рыцаря не было законченности, и Волков это заметил.
– Что вас гнетет, Георг? Кажется, вы не всем довольны.
– Гнетет? Нет-нет, ничего меня не гнетет, я всем доволен при вас. А теперь еще и конь у меня будет на зависть всем другим. Просто…
– Ну, говорите же.
– У меня есть вопрос. Боюсь, что он будет не совсем уместен.
– Задавайте. У честных людей, а вы, как я вижу, именно такой, не должно быть вопросов, что другим людям задать их непозволительно.
– Вы правы, кавалер, в моем вопросе нет ничего предосудительного. Значит, и спрошу вас: при доме вашем состоит молодая госпожа.
Волков сразу покосился на него: о чем это он?
– Госпожа Ланге, – продолжал фон Клаузевиц.
– Состоит. И что?
– Хотел бы знать ее статус при вашем доме, она, кажется, домоправительница, но за столом она сидит с нами, то есть она не служанка вам, а женщина благородная. Я слышал, что она родственница вашей жене.
– Да, она ей родственница, а что у вас за дело до нее?
– Я думал, что она, быть может, свободна, ведь мужа у нее нет, и раз она благородна… – Он замолчал, не договорив.
Волков понял, к чему клонит этот молодой человек. Мальчишка был молод и, конечно же, не мог не заметить, как красива Бригитт. Все видели, как она расцвела за последнее время. Из той рыжей замухрышки в старом платье, что приехала с его женой, выросла и распустилась прекрасная роза. Но это была его роза, роза господина Эшбахта, и он сказал так, чтобы у рыцаря не осталось никаких сомнений:
– Ее мать, кажется, была сестрою старого графа, а отец был из холопов, то ли лакей, то ли конюх. А теперь она не только домоправительница, но еще и моя женщина, в чьих покоях я провожу ночей больше, чем в покоях госпожи Эшбахт.
Ответ был исчерпывающий. Молодой рыцарь приложил руку к груди и поклонился, показывая тем, что разговор о госпоже Ланге закончен.
Глава 17
И эта поездка ничего не дала. Странно это было видеть, но в мирное время и посреди дня ворота замка были заперты. Волков требовал к себе человека, кто скажет ему, что с бароном, и опять с ним говорил родственник. Даже не вышел, а кричал кавалеру с верхней площадки башни при воротах, откуда обычно лучники или арбалетчики кидают стрелы и болты.
– Нет, господин Эшбахт, увидеть вы его не сможете, господин барон еще не в себе, все еще страдает от раны! – словно простолюдин, кричал господин Верлингер, унылый и немолодой господин, кажется, дядя барона.
И Волкову, как простолюдину, приходилось орать ему в ответ:
– Есть ли улучшение, нет ли жара у господина барона? Не гниет ли плоть вокруг раны?
– Жар почти не спадает, – чуть помедлив, отвечал господин Верлингер. – Доктор все время кладет ему полотенца мокрые и лед.
«Мокрые полотенца и лед? Барон целую неделю не приходит в себя? Что за глупости». Волков и в первый раз сомневался в словах почтенного господина, а теперь и вовсе не верил ни единому его слову.
– Господин Верлингер, у меня была дюжина ран, никак не меньше, не соизволите ли вы позвать доктора, я хочу от него послушать, как протекает хворь, я кое-что понимаю в ранениях.
На башне опять повисла тишина, и была она похожа на тишину замешательства, словно господин Верлингер не знал, что на эту просьбу ответить. Он даже исчез за зубцом башни, но, видя, что докучающий ему гость не уезжает, наконец, появился и крикнул:
– Сие абсолютно невозможно, доктор не отходит от постели больного.
– И спит у нее, что ли? – негромко самому себе сказал кавалер.
– До свидания, господин Эшбахт! – орал с башни почтенный господин, которому явно не терпелось закончить разговор.
– До свидания, господин Верлингер! – прокричал Волков напоследок.
* * *
Вернулся он домой замерзшим, голодным, усталым. Помимо того, с болью в ноге. И больше всего его злило то, что вся эта затея оказалась пустой. Упрямый Верлингер был не хуже всякого другого привратника: и в замок не пускал, и не говорил ничего.
А на пороге кавалера встречала Бригитт, вся цветущая в своей молодой красоте. Так свежа она была сегодня, что никто бы не дал ей ее двадцати шести лет. Госпожа Ланге брала сама его шубу и берет, не давая дворовой девке помочь, той достались всего лишь перчатки, а Бригитт что-то щебетала, счастливая и красивая необыкновенно, а он был хмур, глядел на нее и в первый раз подумал о том, что уж слишком она прихорашивается. К чему быть такой пригожей, когда вокруг столько молодых красавцев, как фон Клаузевиц, и Максимилиан, и даже Гренер-младший? Зачем бередить им сердца и распалять кровь? Но ничего ей говорить не стал. Разве скажешь, если она так хороша сегодня и в таком хорошем расположении духа.
Госпоже Ланге он ничего не сказал бы, но почему-то еще перед домом попрощался с фон Клаузевицем, вопреки своему обычаю, не звав ни его, ни Максимилиана, ни Увальня на ужин.
Хмурый и задумчивый, Волков велел поставить свое кресло к камину, сел и положил меч и просил дворовую девку снять с него сапоги и принести туфли. Госпожа Ланге на кухне хлопотала с ужином, уже спустилась сверху и жена с неизменным рукоделием. А он все думал и думал о
