Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - Александр Майоров

И вдруг:

— Ал-ла-аа Акба-а-ар! А-а-а!

Это — атака, развязка близка… Но вот мы все отчетливее слышим нарастающий гул моторов и стрельбу автоматического оружия. Пули бьют по стенам, по крыше, по еще уцелевшим остаткам стекол в окнах и дверях.

Похоже, на выручку идет батальон десантников. Спасены.

— Мать, мы будем жить, — и я обнял дрожащую и плачущую жену.

Минут 40–50 длился тот бой. Мы с Анной Васильевной чувствовали себя опустошенными и обессиленными. Рядом с нами находились Бурденюк и Артамонов с автоматами, Бруниниекс — тоже потрясенные пережитым.

Ветер гулял по холлу. Всюду битое стекло. Двери и оконные рамы сорваны. Пахнет дымом, как после пожара.

Атака была дерзкой. Но и охрана, конечно, оказалась на высоте, да и десантный батальон подоспел вовремя. И все же не обошлось без потерь…

Почерк проведенной атаки, ее внезапность и интенсивность говорили о новых, еще непонятных нам намерениях противника.

Да, чуть не забыл сказать (возможно повторюсь): вилла ГВС находилась в районе иностранных посольств, таким образом, моджахеды своим нападением показывали всем западным представителям, что достигнутая Советами «стабилизация» в Афганистане — не более, чем преувеличение. Уж если в центре Кабула бьют охрану Главного военного советника — то какая же это стабилизация или тем паче «победа»?

Примерно через час после боя, когда мы с Бруниниексом работали в единственной уцелевшей на втором этаже комнате — моем кабинете, — Анна Васильевна отдыхала в кресле рядом с нами, прикрыв глаза, к вилле подъехали на трех БМП министры обороны, СГИ и МВД, с ними — Черемных и переводчик Костин. Владимир Петрович выглядел более чем обычно взъерошенным и агрессивным.

— Вот привез защитников великой Саурской революции, — с ходу выпалил Черемных.

Афганцы дружно в пояс раскланивались, выражали сочувствие Анне Васильевне. Она, извинившись, вышла из комнаты.

— Борцы-храбрецы, — бубнил Черемных.

Афганцы продолжали сочувствовать, сожалеть, просить прощения…

— Ладно, хватит сюсюкать! — И, обращаясь ко всем, но глядя в упор на Наджиба, я спросил:

— Почему не сработала агентура?

Костин переводит. Афганцы молчат. Черемных и Бруниниекс насторожились.

— Кто предупредил охрану дворца о возможном нападении моджахедов?

Костин переводит. Афганцы молчат. Лицо Наджиба багровеет.

— Почему меня не предупредили, Наджиб? А? Почему?

Наджиб заерзал в кресле…

Вошла Анна Васильевна с подносом, на нем бутылка коньяка, рюмки, конфеты. Поставив все это на стол, она стремительно вышла из кабинета.

— А он и его заместители все время либо врут, либо дают устаревшие данные! — взорвался Черемных.

— Мягче, мягче, Володя, — стараюсь я тихо успокоить его.

— Так воевать нельзя!

Афганцы обескуражены и молчат.

— Можно налить? — спрашивает Черемных.

— Наливай… Пейте, — примирительно предлагаю я, — да дело знайте.

Все выпили. (Я как обычно не стал.)

— Сегодняшний бой за виллу — печальный урок для всех нас. И позор. — Снова тишина.

— Я еще налью?

— Налей еще. А потом — еще!

— Понял!

Афганцы залпом опрокинули одну за другой две рюмки, закусив конфетами.

— Трупы до утра свезите к мечетям. Пусть муллы их отпоют, воздадут почести: моджахеды погибли в бою.

Костин перевел.

Афганцы встали, помолились.

Попрощался я без объятий. Черемных проводил их.

А вернувшись, Владимир Петрович дал волю словам:

— Наджиб — сволочь! Продажная шкура!

— И доверенное лицо Ю. В. — добавил я.

— Ведь он же знал!..

Черемных всегда болезненно реагировал на подлость, а уж всякую двусмысленность со стороны афганских руководителей, ради которых мы тут жизнями рисковали — он на дух не переносил.

Но у меня не было никакого желания в тот момент вести разговоры на заданную тему ни с Черемных, ни с Бруниниексом.

И я отпустил их, если можно так сказать, по домам.

На следующий день примерно между 11 и 13 часами, когда я уже работал в штабе, раздались один за одним три сильных взрыва. Оказывается, взорвали зрительный зал кинотеатра «Орион», помещение представительства «Советская книга» недалеко от нашего посольства, и еще взорвали какую-то колымагу на базаре — а уж там народу всегда много.

Дальше — больше. Последовали звонки из Кандагара, из Мазари-Шарифа, из Герата, из Кундуза с сообщениями о взрывах — то в кинотеатре, то на базаре, то о взорванных машинах или нападениях на подразделения. Короче говоря, за двое суток в крупных городах, на дорогах на перевале Саманган было предпринято более 200 террористических актов. Уничтожено, убито, искалечено много не только афганских военнослужащих и наших солдат, но и очень много гражданского населения.

По-видимому, начинался новый этап борьбы. Моджахеды вышли на путь прямого запугивания, стремясь методами террора и диверсий свести на нет наши успехи, одержанные в открытой борьбе в конце минувшего года.

Неминуемым следствием таких действий могла стать деморализация среди просоветски настроенных афганцев как в центре так и в провинциях.

Нужны были срочные ответные меры с нашей стороны.

Но одновременно одна и та же мысль все возникала и возникала в моей голове, и я не мог от нее избавиться. Клянусь — не мог! Было подозрение, что еще до начала массовых терактов и диверсий Бабраку Кармалю было каким-то образом известно об их начале. Иначе не вооружился бы он сам в тот день, когда встречался со мной, не усилил бы охрану своего дворца, не говорил бы многозначительных слов про «фронт» и про свою готовность к вооруженной борьбе.

«Чем хуже — тем лучше»… Вот видите: в стране создалась критическая обстановка, нужны еще дополнительно советские войска. Афганская армия, Хад, Царандой воюют плохо. Только Советская Армия способна победить моджахедов. Шлите, шлите батальоны, Леонид Ильич, Юрий Владимирович, Дмитрий Федорович! Иначе — погибнет — революция, погибнет Демократическая Республика Афганистан, и восторжествует проклятый империализм!

И посол, и представители ЦК КПСС и КГБ, и я — по-разному, но все же вынуждены были поддерживать Бабрака Кармаля в этих требованиях. Ведь мы тоже хотели победы Апрельской революции в Афганистане.

Хорошо, предположим, конкретных данных он мог и не иметь, мог не предполагать истинной силы и размаха готовившихся диверсий и терактов. Но какие-то основания для беспокойства — по линии своей разведки — должны же были у него иметься! И он мог бы информировать нас об этом. Но Бабрак явно хитрил, играя с нами в дружбу по-восточному: «Мне плохо — Аллах мне поможет. А тебе, неверный, будет хана, так скорей же помогай мне».