Доброе слово - Эва Бернардинова

class="p1">— Я пью виной вместе с тобой. Оно ударяет в голову и греет кровь — тебе и мне заодно. Оно тебе пришлось по вкусу. От этого и мне хорошо. А то зачем бы я ползал на солнце по холмам? Вот видишь, как оно выходит.

Я взял свой стакан и осторожно чокнулся с его стаканом. Потом медленно выпил вино — из одного и из другого. Вот так. Глаза старика покраснели, и он чуть заметно покачнулся. Это вино заиграло и в нем тоже.

По улице со стороны сахарного завода тянулись парни с девушками. Я хотел посмотреть на них, но старик остановил меня.

— Сиди! Сейчас ничего не поправишь. Какое тебе до мух дело?

Я смотрел на дверь и глубоко дышал. Музыки не было слышно. Может, Штепка уже досталась кому-нибудь из парней, которые вечером сходились к сахарному заводу?

— Сиди! Нет еще в твоих жилах настоящей крови. За вечер ты выпил достаточно, но сейчас был бы смешон.

Старик тщательно загасил сигарету, встал и потянулся.

— Время — лучший лекарь. Не все заканчивается перед алтарем.

Я тоже встал. Я был на две головы выше Штепкиного дедушки. Но кооперативная кукуруза меня укрыла бы с головой. Сознавать это было приятно. Я такой же, как и они, твердил я себе.

— В тебе тоже сидит черт, но другой. Ты твердый орешек, раз ей не поддаешься. Ты крепкий орешек. Ты не прилипнешь, как другие. Тебе нужно больше. Ты знаешь, что делаешь.

Я все еще не понимал этого. Слова старика не слишком-то меня успокоили. Наступила ночь, танцы кончились, а Штепка все еще не возвращалась домой.

Старик указательным пальцем начертил в воздухе извилистую линию. Наверно, на моем лице отразилось недоумение, поэтому он снова напомнил о своей первой борозде. Потом постучал пальцем по лбу.

— И у тебя однажды все сладится, парень. Не важно где. Здесь или в другом месте. Все будет в порядке. Как и у меня. Прежде про меня этого тоже никто бы не сказал.

Старик зажег свет в коридоре.

Я закрыл расписание, а сумку задвинул ногой под стол.

На дворе было темно, хоть глаз выколи. На липучке дохли мухи. Старик на веранде пил воду из ковшика. Я подошел к нему.

— Я лягу здесь, чтобы услышать, как придет Штепка…

— Возьми вино. Время пройдет быстрее. Я принес вина на троих, а пока что пьешь ты один.

Он взялся за ручку наружной двери, потушил свет и подошел ко мне пожелать доброй ночи.

— Не бей ее, — произнес он тихо. — Добро обернется добром.

Лавка была твердая и короткая, но зато достаточно широкая. Несколько раз мы со Штепкой уже лежали на ней, но только держались за руки. Ноги у меня на лавке не поместились. Я закрыл глаза и снова принялся думать о нас со Штепкой. Бутыль с вином я поставил на пол так, чтобы легко дотянуться. Через окно с поля проникал холодный воздух. На дворе стоял сентябрь, ярко-пестрый сентябрь со сборами перелетных птиц, и ночью уже чувствовалось присутствие осени. Где сейчас Штепка? Мне было хорошо слышно, как мухи, прилипшие вчера к липучке на веранде, — отсюда было ближе всего к улице, — бешено шелестели крылышками. И этот шум мешал мне заснуть. Мухам, не клюнувшим на приманку, летавшим на свободе, тем было славно. А потом мне пришло в голову другое. Вместо крылышек мух я вдруг увидел на тихом пруду за сахарным заводом вскинутые руки утопающих, они отчаянно стараются удержаться на поверхности. Я поднес к губам бутыль, которую мне оставил старик. Бутыль стояла у меня на груди, я, крепко обхватив ее, наклонял до тех пор, пока не почувствовал во рту вкус вина, Я уже не спрашиваю, где Штепка. Она тихо идет по дорожке, к ее подошвам прилипли сливы, которые дедушка не успел отшвырнуть в траву. До утра еще далеко, а Штепка уже здесь Я рад. Она тихо, на цыпочках приближается ко мне.

3

Время танцев прошло. После бурного лета природа утихла, приникла к земле, дороги побелели. Пруд замерз, и пока я не затопил печурку в домике на пляже, изо рта у нас валил пар. Я был здесь впервые. В начале зимы расстояния как бы сократились. Сахарный завод и черные с белым кучи грязи. Келчаны, мой новый дом, сараи, поле, слегка припорошенное снегом, голые виноградники с торчащими подпорками (ветер сметал с них снег), замерзший пруд, липучка с угасающими мухами — все казалось более близким. Это относилось и к нам. Штепка тоже стала мне ближе. И вино, которое я пил для храбрости, зимой на вкус сделалось не такое, как летом. В лесу рубили новогодние елочки и возили их в Кийов и дальше в Брно.

После Зденека в домике на пляже осталась лишь пара ненужных вещичек: старые рваные кроссовки, закопченный котелок, темные очки без одного стекла и майка, в которой он, изо дня в день сидя на складном стульчике, с легкой задумчивостью следил за поверхностью пруда. Работа у Зденека была легкая, за целое лето никто не утонул. Я подкладывал в печку веточки и думал при этом о том огоньке, который разгорелся между мною и Штепкой. Штепка, лежа на топчане, с упреком поглядывала на меня. В четыре часа в домике уже было темно. Я машинально потянулся за оплетенной бутылью с вином, отпил немного и поставил ее рядом, а не на стол. Я посмотрел на Штепку, потом открыл дверку печурки и уставился на огонь. Полосы на моем свитере стали еще краснее. Так же, как и я.

— Теперь тебе уж не выдумать отговорок, — сказала Штепка и собрала то, что осталось после Зденека. Я ждал, что она помянет Зденека хоть одним добрым словом, что при воспоминании о нем чуть улыбнется, что какую-нибудь из оставшихся вещичек ласково погладит или спрячет, но Штепка была так равнодушна, что я застыл, как от холода. Никаких нитей, никаких нитей, стучало у меня в голове. Ничего. Совсем ничего. Кроссовки и майку Штепка, не моргнув глазом, бросила в печку, очки сунула в котелок и открыла окно. Со стороны Келчан дул холодный ветер. Штепка замахнулась, и котелок с очками, описав большую дугу в ледяном воздухе, пронизанном тонким снегом, звякнув, ударился оземь там, где мы со Штепкой впервые встретились, там, где в конце лета была высокая трава. Этот звук колокольным звоном отозвался в округе. Так на моих глазах Штепка похоронила Зденека. Мне хотелось упрекнуть ее, но я ничего не сказал. А что будет со