«Крокодил» - Коллектив авторов

Олег Дмитриев

Я ЗДЕСЬ, ИНЕЗИЛЬЯ!(Опыт, стилистического исследования)

Мы взяли известную любому школьнику строфу из стихотворения А. С. Пушкина и попросили нескольких представителей современных поэтических школ и направлений принять участие в небольшом литературном эксперименте.

«Сделайте эти строки достоянием вашей поэзии, чтобы все сразу догадались, что их написали именно вы, а не Пушкин! — сказали мы. — Условия таковы: словарный состав четверостишия должен быть полностью сохранен, а отсебятина допускается самая минимальная — вводные слова, междометия и всякие там второстепенные члены предложения».

Итак:

Я здесь, Инезилья, Я здесь под окном. Объята Севилья И мраком и сном.

Печатая первые отклики, мы надеемся, что читатели, проанализировав их, почувствуют себя лучше в безбрежном море современной поэзии.

1. Поэт, тяготеющий к разговорно-бытовой лексике:

Вот он — я, гражданка Инезилья! Здесь, как говорится, под окном. И объята, так сказать, Севилья Мраком, печки-лавочки, и сном!

2. Поэт, представляющий народно-поэтическую стихию:

Ой, Инеска-Инезилья, Вишь ты, здесь я, под окном, А родимая Севилья Вся объята мраком-сном!

3. Поэт, находящийся под впечатлением западного верлибра:

Инезилья! Я здесь. Под окном. Севилья объята сном и мраком.

4. Поэт, работающий с подтекстом в жанре «загранлирики»:

Я здесь. Но, Инезилья, — Мне грустно под окном: Какой уж год Севилья Объята мрачным сном?!

5. Поэт, философствующий и рассуждающий:

Куда спешить, Инезилья, Когда я здесь, под окном? Объята мраком Севилья, А следовательно — и сном…

6. И, наконец, поэт, олицетворяющий саму Экспрессию:

Я — Севилья! Объятый я мраком, и сном, Инезилья, Я здесь под окном! Я — Севилья! Севилья — Я! — А на фига? Пока все. ПУТЬ НА СВИДАНИЕ В ЗРЕЛОМ ВОЗРАСТЕВ УСЛОВИЯХ МОСКОВСКОГО ГОЛОЛЕДА Ах, московская шарада! Разгадать не хватит сил: «Не ходи ты к ней, не надо!» — Встречный ветер возгласил. Ах, московский трудный ребус: У панели тормозя. Чем-то окатил троллейбус — «Не ходи ты к ней, нельзя!» И такси — такое дело. Разрывается душа! — Осуждающе глядело, По асфальту шебарша. Ах, московская загадка, Хоть и путь мой недалек, На гудроне слишком гладко. Чуть задумался — и лег… Грязно. Скользко. Ветер дует. Я ни в чем не виноват — То ль жена моя колдует. То ли просто снегопад. Грузно в снег ступаю талый. Озираясь на ходу. Все равно дойду, пожалуй! Не дойду Так не дойду… СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ(Из разговоров в Доме литераторов) Сказал поэт поэту: «Вась, прости. Ты был поэтом лет до тридцати!» «Ты, Федь, — поэту отвечал поэт. — Им был до двадцати примерно лет!» «Но, Васенька, ведь в юные года Я не писал стихов… Ты знал об этом!» «Поэтому вот именно тогда Ты. Феденька, и вправду был поэтом…»

Сергей Довлатов

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

ПОБЕДИТЕЛИ

В борцовском зале Зимнего стадиона манеж освещен четырьмя блоками люминесцентных ламп. На брезентовых коврах топчутся финалисты городского первенства по классической борьбе.

За центральным столиком возвышается главный судья соревнований Лев Епифанов.

Судья-информатор взял микрофон и произнес:

— В синем углу — Аркадий Дысин, в красном углу — Николай Гарбузенко.

Борцы пожали друг другу руки и начали возиться.

Оба они весили больше ста килограммов, обоим было за тридцать, оба ходили с трудом, а борьбу уже давно считали ненужной мукой. Но каждый раз тренеры уговаривали их поддержать команду…

Борцы давили друг друга круглыми плечами, хлопали по шее. охали и отдыхали, сомкнув животы.

— Спортсменам делается предупреждение за пассивность. — объявил судья-информатор.

Однако Дысин и Гарбузенко не обратили на это внимания и стали бороться еще деликатнее.

— Синий не борется! — кричали зрители. — И красный не борется!

Но Дысин и Гарбузенко даже не смотрели в их сторону. Борьбу они ненавидели, а зрителей презирали.

Вдруг что-то произошло.

Ощущение было такое, как будто на вокзале остановились часы. Зрители и секунданты начали тревожно озираться. Дысин и Гарбузенко замерли, облокотившись друг на друга.

Главный судья Лев Епифанов крепко спал, положив голову на кипу судейских протоколов.

Прошло двадцать минут. Никто не решался побеспокоить главного судью. Секунданты и боковые судьи пошли в буфет пить пиво. Зрители занялись своими делами, штопали носки, пели вполголоса туристские песни, потом постепенно начали расходиться.

— Пора завязывать, старик. — сказал Гарбузенко своему партнеру.

— Давно пора.

— Знаешь, о чем я мечтаю, Аркадий? Я мечтаю приобрести диван-кровать и целый день на нем лежать.

— Это как стихи, — сказал Дысин.

— Стихи я тоже уважаю, — сказал Гарбузенко.

— Эх, Коля! — печально молвил Дысин и вздохнул.

От этого шума проснулся Лев Епифанов.

— Кто победил? — вяло спросил он.

— Да какая разница? — сказал Гарбузенко. Потом сел на краешек ковра и закурил.

— Ну вот еще, — забеспокоился Епифанов, — а что я корреспондентам скажу?

— Аркашка победил, — сказал Гарбузенко, — он красивый, пусть его фотографируют.