Уйти и не вернуться - Чингиз Абдуллаев

Первые три года были подлинным триумфом Михаила Горбачева и его политики. Он начал практиковать встречи с лидерами западных держав, более того, у некоторых из них он пользовался явным расположением. Уже в конце восемьдесят пятого он встретился в Женеве с Рейганом, положив начало их частым встречам и беседам, Вместо устаревшего догматика и скептика Громыко на должность министра иностранных дел был назначен знакомый еще по комсомолу Эдурад Шеварднадзе, который совместно с патроном провозгласил примат «нового мышления».

Начался поиск выхода из афганского тупика. Начались первые встречи с представителями афганской оппозиции.

Советские лидеры понимали — из Афганистана надо уходить. После восемьдесят пятого года советские войска уже не вели широких наступательных деист ий, предпочитая не вмешиваться во внутренние конфликты между самими афганцами и лишь иногда осуществляя чисто карательные операции. В сражениях принимали участие только авиация и артиллерия, чтобы максимально ограничить потери советских солдат.

Шеварднадзе, получивший от Горбачева все необходимые полномочия, начал генеральную чистку в Министерстве иностранных дел, избавляясь от сидевших годами, потерявших способность объективно оценивать ситуацию, чиновников или устроенных на «теплые местечки» детей дипломатов, так любивших поступать по наследству в Московский институт международных отношений, ставший настоящим питомником для отпрысков известных семей. Справедливости рада следует отметить, что вошедший в раж и не отличавшийся особым профессионализмом Шеварднадзе убрал из Министерства и немало хороших специалистов, настоящих мастеров своего дела, посчитав, что они не отвечают реалиям нынешнего положения.

Горбачев, в свою очередь, уже на более высоком уровне избавлялся от ветеранов «брежневского призыва» — Романова, Гришина, Кунаева, Шербицкого, Алиева. Последаий, известный как верный сторонник Юрия Антонова, был выведен из Политбюро под большим давлением окружавших Горбачева «новых демократов». Генерал КГБ, один из бывших любимцев Брежнева и Андропова, вызывал раздражение у самого Горбачева и его ближайшего окружения. Судя по тому, как Андропов взял Алиева через месяц после смерти Брежнева в Политбюро — можно предположить, что у самого Юрия Владимировича были в отношении Гейдара Алиева совсем другие планы. Во всяком случае ставший первым заместителем Председателя Совета Министров, еле двигавшегося и плохо соображавшего в последние годы Тихонова, Гейдар Алиев, по существу, стал главой советского правительства. Если учесть, что секретариаты Авдропов хотел поручить вести Горбачеву, а не Черненко, можно представить себе его замысел, при котором связка Горбачев — Алиев смотрелась бы достаточно перспективно. Кроме всего прочего Андропов неплохо знал ситуацию в самом СССР и за его пределами. Назначение ни одну из самых высоких должностей в стране мусульманина Алиева должно было родчеркнуть внимание высшего руководства страны к шести республикам, основу которых составляло мусульманское население.

Горбачев, отказавшийся поначалу от этой идеи, через несколько лет решил вернуться к ней уже летом девяносто первого, когда заместителем Генерального секретаря был назначен лвдер украинских коммунистов Ивашко, а премьером Горбачев хотел видеть Назарбаева. Но было слишком поздно. Что было хорошо после Андропова, уже не могло пройти в постгорбачевский период.

А пока шли трудные переговоры в Женеве, где советские представители обговаривали условия достойного выхода советских войск из Афганистана и прекращение слишком затянувшейся войны. Правда, оппозиция настаивала на изменении самого режима в Кабуле, но идеологические мотивы, тогда еще превалирующие над политическими, не позволяли советской делегации даже рассматривать этот вопрос.

В самом Афганистане доктор Наджиб, пытаясь укрепить свое положение, сам заигрывал с оппозицией, разрешал строительство новых мечетей, начал освобождать из мест заключений представителей духовенства, пошел на переговоры с Пакистаном об укреплении двухсторонних отношений, сильно испорченных вторжением советских войск.

Горбачев продолжал триумфальное шествие по всему миру. Ему импонировала откровенно дружелюбная пресса, сообщавшая о его визитах, восторженность тысячи новых поклонников на Западе, открытость и доступность западных лидеров. Он еще продолжал говорить о преданности идеям социализма, о верности заветам великого вождя, когда начали открываться кооперативы и частные предприятия, в стране появились первые легальные миллионеры и представители новой волны нарождавшихся бизнесменов.

Первый тревожный звонок раздался в Алма-Ате уже в конце восемьдесят шестого, когда вместо брежневс-кого ставленника Кунаева туда был послан… бывший второй секретарь ЦК КГТ Грузии. Колбин. Возмущенные такой откровенно волюнтаристской и недемократической практикой назначения своего формального лидера тысячи казахских студентов вышли на площади города. Возмущение быстро погасили, виновных серьезно наказали, но выводы для себя не сделали. Еще один тревожный звонок поступил из Карабаха, где армянская община начала сбор подписей за выход из состава Азербайджанской республики. Горбачев проигнорировал и их обращение. Монолитность советского общества, раз и навсегда решенные национальные вопросы не должны были ставиться под сомнение. Его больше волновали проблемы разрядки и «нового мышления», реформирования социализма и «демократизации общества». Горбачев еще не подозревал, что национальный вопрос станет бомбой, разорвавшей огромную империю.

В ноябре восемьдесят седьмого вся страна готовилась отпраздновать семидесятилетие Великого Октября. Были приглашены и многочисленные зарубежные делегации. Но здесь также случился прокол. Перед самыми праздниками свою докладную записку подил Борис Ельцин, бывший секретарь обкома из Свердловска, которого Горбачев сделал главой московских коммунистов. Ельцин был снят с оглушительным скандалом. Его обвинили на Пленуме московских коммунистов во всех грехах, от личной нескромности до грубости, от некомпетентности до доведения до самоубийства одного из чиновников.

Но процесс, как любил говорить сам Горбачев, уже пошел…

В ноябре восемьдесят седьмого в связи с амнистией были выпущены из тюрем и лагерей тысячи уголовников. Каждая столица союзной республики, каждое республиканское министерство получило свой приказ, куда девать тысячи освобождавшихся людей. Приказ, пришедший в Баку, был однозначен, всех освобожденных по амнистии собрать и переправить в спецкомендатуры и колонии-поселения города Сумгаита.

Вскоре начались армяно-азербайджанские события. В Степанакерте было объявлено о выходе из состава Азербайджана. Сессия Верховного Совета Армении дала согласие на включение территории НКАО в свой состав, в Аскеране пролилась первая кровь и были убиты двое азербайджанских юношей. А потом был Сумгаит…

Трагедия в Сумгаите, позднее многократно описанная и показанная, стала началом общей трагедии всей страны. Во время сумгаитских событий погибло двадцать шесть армян и шесть азербайджанцев. Внутренние войска «немного опоздали», как объяснял потом Горбачев. Мир дрогнул.

Никто не хотел слушать никаких разумных доводов, никто не мог осознать, что начинается акт неслыханной трагедии двух народов — азербайджанского и армянского, никто не мог предвидеть последствия Сумгаи-та, никто не хотел слушать правду.

А среди подонков, убивающих мирных людей, оказались и азербайджанцы, и русские, и армяне. Бандиты не знали национальных различий, но весь мир отныне считал, что в Сумгаите произошел геноцид армянского населения. Заседание Президиума Верховного Совета СССР, где его члены однозначно высказались за сохранение границ среди республик, осознавая, к чему может привести губительный раздел, уже не устраивал никого. Каждая сторона требовала большой справедливости, и в столицы, — союзных республик были отправлены наиболее видные члены Политбюро, секретари ЦК КПСС Александр Яковлев и Егор Лигачев. Это была типичная политика «византийца» Горбачева. Политика уступок и взаимных противовесов, сдерживания и недомолвок.

В Ереване Александр Яковлев заявил, что главное право любого народа — «это его право на самоопределение». В Баку в этот же день Егор Лигачев заявил, что драницы между республиками «не могут быть пересмотрены ни при каких условиях».

А в это время в Женеве миротворец Шеварднадзе наконец соглашается на подписание договора, предусматривающего вывод советских войск из Афганистана. Взамен американская и пакистанская стороны обещают отказаться от вмешательства во внутренние дела Афганистана, перестать вооружать и помогать моджахедам.