Социо-пат - Владимир Владимирович

   Дзюнко захлопнула дверь, убив последний скудный источник освещения. На ощупь она преодолела половину помещения, прекрасно помня, что под ноги ничего не попадется. Но вот ее выставленная вперед рука ощутила холод металла. Это был алтарь, в прошлом - обычный железный стол. Споро вынув из кармана школьной курточки зажигалку, девушка щелкнула ей. Всполох рыжеватого пламени с синим основанием высветил край алтаря, изукрашенного ритуальными письменами. Чуть шевельнув рукой, Дзюнко высветила угол стола, где имелось отверстие для свечей. Поставив одну из принесенных свечек в крохотную выемку, девушка запалила ее фитилек. Света еще чуть-чуть прибавилось.

   И из тьмы вычертилось голое человеческое плечо чуть ниже угла алтаря. Худое, явно подростковое, оно в свете свечи было необычайно бледным и безжизненным. Чуть выше и дальше от источника света смутно виднелось ухо и лохмы чьих-то волос. Не обратив внимания на обрисовавшийся осколок тела, Китами принялась обходить алтарь, чтобы поставить вторую свечку, как раз возле другого плеча. Теперь стала смутно видной вся голова, покоившаяся на неожиданно возникших во тьме плечах. Запавшие глаза были сейчас закрыты, обветрившиеся губы неплотно сжаты, открывая стиснутые зубы, сквозь которые с едва различимым присвистом, почти не угадывающимся даже в мертвенной темноте подвала, протискивался воздух. Спутанные лохматые волосы разметались по столу, грозя попасть под воск, что непременно начнет стекать по свечам.

   Китами двинулась к противоположному концу стола и установила последнюю свечку в ногах лежавшего на столе. Крохотный огонек выхватил голые ступни, прикованные к столу железными обручами. Таким же образом оказались пристегнуты и руки, неестественно вытянутые вдоль пояса и придавленные к поверхности алтаря в запястьях, повернутые ладонями вверх.

   Видимо, ощущая исходящее от свечей тепло, бессознательный пленник вдруг шевельнулся. Он уже около суток находился здесь, одурманенный наркотиками и лишенный воды и пищи. На его тощей голой груди застыли глубокие порезы, сделанные кинжалом, что сейчас покоился под алтарем. Сухие губы дернулись.

   - Э...

   Этот полустон-полувыдох почему-то вызвал у Дзюнко приступ раздражения. Она шлепнула по лицу прикованного к алтарю юноши ладонью. Тот болезненно всхлипнул, не приходя в сознание, и затих. Девушка же принялась торопливо снимать одежду. Избавившись от школьной формы, она без промедлений сбросила и бюстгальтер с трусиками, оставшись полностью обнаженной. Накинув мантию, принесенную с собой, Китами наклонилась к основанию алтаря, доставая с неприметной полочки обоюдоострый кинжал, которым во время оргии вырезала пентаграмму на груди Такуи. Лезвие все еще хранило крохотные следы засохшей крови. На миг Китами задержала руку с оружием перед собственным взглядом, словно размышляя о чем-то. Но затем лишь решительнее сжала рукоять с выгравированными тремя шестерками и шагнула в изголовье алтаря.

   Остановившись прямо напротив макушки находящегося в бесчувственном состоянии мальчишки, Китами начала медленно, нараспев, произносить заклинания, смысл которых, наверное, был понятен только ей. Слова включали в себя огромное количество согласных, и очень малое число гласных звуков. Одновременно с бормотаньем, колдунья медленно заносила кинжал над головой своей жертвы.

   - Прими мою жертву, о, Князь мира сего, и даруй мне силу отомстить нелюбимым мной во славу Твою... - наконец, выдохнула Дзюнко. Она держала кинжал обеими руками высоко занесенным над головой и нацеленным в беззащитное горло лежавшего перед ней юноши. Длинные тонкие пальцы, сжимавшие рукоять оружия, побелели от напряжения, но лезвие не двинулось вниз ни на миллиметр. В полутьме молодая дьяволопоклонница застыла подобно изготовившейся к броску змее, почему-то не решаясь совершить последний шаг. Но колебание продлилось недолго.

   Рассекая затхлый подвальный воздух, кинжал понесся навстречу человеческой плоти.

   Запястья, обнажившиеся, когда рукава робы провисли при занесении смертоносного куска стали, по дуге отправились вниз, помогая кистям, державшим его.

   И натолкнулись на неожиданное препятствие.

   Стальная хватка сомкнулась на руках девушки, не давая нанести удар.

   - Сегодня не его очередь, - произнес над ухом чей-то голос. - Сегодня - твоя.

   Пока Ватанабэ рулил автомобилем, Канзаки задумчиво смотрела сквозь боковое стекло на улицы Токио, проплывавшие мимо. Нежно ласкаемые лучами угасавшего солнца углы небоскребов всегда будили в ней немного странное ощущение. Это было пронзительное чувство сродни тому, что испытываешь, когда смотришь на нечто, что очень любил в детстве. Но это нечто уже никогда не будет рядом. Мегуми никогда не могла понять причины, по которой углы башен из бетона и стекла вызывали в ее сознании столь странные ассоциации. Однако любоваться тем, как медный свет прячущейся от людей звезды мягко охватывает громады зданий с почти родительской заботой, словно баюкающая дитя мать, девушка любила. В такие моменты ей почему-то всегда вспоминалось детство.

   Державшийся за руль Сэм, скосив правый глаз на задумчиво отвернувшуюся спутницу, чуть дернул уголком рта. Когда они выехали на автостраду, он решил, что неплохо бы развлечься светской беседой.

   - Я смотрю, Канзаки-сан, вы романтического склада натура.

   - Это почему? - обернулась она к нему. И в этот миг Ватанабэ, внешне этого никак не проявив, неожиданно для себя впал в состояние легкого шока. Потому что когда вместо черноволосого затылка перед ним оказалось красивое лицо, как нарочно освещенное все тем же уходящим солнцем на фоне проплывавших домов и мелькавшего где-то вдали горизонта, Сэм ощутил, что... Странно было это осознать, но он ощутил, что вряд ли видел зрелище, способное соперничать с таким вот живым портретом. Он понял, что не против даже нарисовать это молодое прекрасное лицо, хотя никогда не ощущал в себе склонности к занятию живописью. Непонятное дело...

   Но не зря Сэм был профессионалом. Он взял себя в руки и вернулся к прерванной мысли.

   - Да просто вы так задумчиво глядели на город, что уклад вашей души стал ясен почти сразу.

   - А откуда это вы знаете, как я смотрела на город, если я от вас отвернулась? - слега озадаченная его проницательностью, спросила Мегуми.

   - Это просто интуиция. У меня нюх на романтиков, - довольно улыбнулся Сэм. - Вы все друг на друга похожи. Имеете склонность к любованию и размышлениям с глупым видом.

   - Хм... - хмыкнула Канзаки. - Ну спасибо.

   - Не обижайтесь. Просто люди, задумчиво таращащиеся в пространство исключительно потому, что непонятный порыв приводит в действие какие-то механизмы в их душе, меня частенько забавляли еще с тех пор, как я прочел "Войну и мир" Толстого. Это такой старинный русский писатель.

   - Надо же... - она заинтересовалась. - Никогда бы не подумала, что вы читали классиков.

   - Не произвожу впечатления, да? - ухмыльнулся он. - А я, вообще-то, не одни суши лопать горазд. Уж не сочтите за похвальбу.

   - Ну, если вы еще что-то умеете так же, как есть, то вы, наверное, гений, - не преминула вставить шпильку она. - Так что Толстой?

   - В общем, он написал толстенный роман о войне русских с Наполеоном в 1812 году. Ели вы не прогуливали мировую историю, то знаете, что русские француза Бонапарта победили. Точно также как победили сто с лишним лет спустя немцев, только сейчас об этом уже почти никто не помнит. Вот Толстой и написал как бы художественную хронику того времени, до двенадцатого года и после. А время было еще то. Тогдашняя элита русской империи - дворяне и прочие всякие там помещики - успела настолько сгнить изнутри, что практически поголовно говорила не на русском, а на французском. На языке завоевателей. И вот в романе эти одуревшие баре описаны с претензией на глубокий внутренний мир. Все эти не в меру экзальтированные Наташи Ростовы и страдающие разной степенью психических расстройств Пьеры Безуховы, возомнившие себя орудиями судьбы. Они разыгрывают перед читателем пародию на драму, вступая в масонские ложи, женясь друг на друге, убивая кого-то, умирая, терзаясь вроде бы серьезными душевными проблемами и готовя покушение на Наполеона из мистических мотивов. Однако я вижу там лишь неестественную дурь. Особенно меня повеселила сцена "Небо над Аустерлицем", в которой один из героев, участвовавший еще до основной войны русских с французами в битве при Аустерлице, где русских разбили в пух и прах, лежит полумертвый и глядит в небо. Это сопровождается комментариями автора с описанием якобы внутренних ощущений того князя. Глупо, ей Богу. Ты лежишь в грязи, умирая от раны, твои кости будут тлеть и рассыпаться в прах, по ним пройдет враг, собравшийся убивать твоих друзей, товарищей, в конце концов, этот враг может пойти и разграбить твою страну. А ты лежишь себе и пыришься в небо, думая о какой-то совершеннейшей ерунде. Не о том ты думаешь, совсем не о том.