Ловцы трепанга - Эмилио Сальгари

В лесах Новой Гвинеи не так-то легко найти дорогу; тот же лес, куда попали теперь несчастные охотники, представлял, можно сказать, не один, а два леса, всаженных один в другой.

Громадные деревья уходили в высоту на восемьдесят метров от земли; с их очень толстых ветвей свисали вниз бесчисленные лианы. А внизу земля поросла множеством других деревьев, более низких, которые как бы образовали второй, внутренний лес. Лучи солнца, пробившись сквозь листву первого — внешнего леса, задерживались густой листвой второго, и только редкие из них достигали земли. Потому и в полдень здесь почти темно; к вечеру темнота сгущается, а ночью здесь кромешная тьма. Нет возможности двинуться, не натыкаясь ежеминутно на близко стоящие друг к другу громадные стволы.

Но в этом двойном лесу есть и свое преимущество: он лишен света, но зато в нем нет ни кустарников, ни ползучих растений, которые при полном отсутствии света не могут подняться из земли.

По такому лесу пробирались теперь Ван-Горн и Корнелиус, натыкаясь то на пальмы, то на тековые деревья, на мимозы, на манговые деревья.

Встретив где-нибудь просвет между деревьями, охотники останавливались, чтобы еще раз выстрелом подать сигнал своим потерянным спутникам. Но сколько они ни стреляли, ответа все не было.

К заходу солнца они подошли к поляне. Здесь на опушке леса, у подножия громадного тека, они решили отдохнуть: беспокойство и усталость от непрерывной быстрой ходьбы совсем сломили их силы.

— Бедный дядя, — вздыхал Корнелиус, — как он должен теперь волноваться.

— Мы найдем его, Корнелиус, — успокаивал Ван-Горн. — Завтра, только встанет солнце, мы снова двинемся в путь и завтра же услышим ответный выстрел. Капитан всегда предусмотрителен: он не ушел далеко от того места, где мы с ним расстались.

— Но какую ночь он проведет! Он думает, что мы попали в плен к папуасам.

— Нет, он знает, что ружья при нас, а мы не таковы, чтобы так легко сдаться. Не будем отчаиваться, Корнелиус. Утро вечера мудренее.

Чтобы несколько рассеять мрачное настроение, Ван-Горн разжег костер и положил потом на угли жариться мясо бабирусы. Теперь они имели на ужин мясо, но не было хлеба: хлебцы из саго они оставили у мускатника, когда бросились преследовать раненого зверя.

Но и хлеб они нашли чем заменить. Поблизости оказалось хлебное дерево. Ван-Горн сорвал несколько плодов, разрезал их ломтиками, поджарил, и получилось блюдо, вкусом напоминавшее не то тыкву, не то артишок.

Плоды были величиной с голову ребенка и покрыты жесткой кожурой, содержавшей желтоватую мякоть.

Ужин, как он ни был вкусен, прошел не очень оживленно. И Корнелиус, и Ван-Горн, хотя и нуждались в подкреплении, почти не притронулись к яствам.

После ужина они потушили огонь, боясь привлечь внимание папуасов, если бы те оказались где-нибудь поблизости. Потом они устроили постель из груды ветвей и вытянулись на них, терпеливо ожидая первых лучей солнца, чтобы снова возобновить поиски своих оставленных товарищей.

Глава двадцать вторая. Пленник

Несмотря на усталость, ни Ван-Горн, ни Корнелиус не могли сомкнуть глаз. Их беспокойство, вместо того чтобы улечься, побежденное усталостью, все возрастало: они боялись, что капитан, Ханс и Лю-Ханг, отправившись на поиски, только отдаляются от них.

Всю ночь они беспокойно ворочались на своем неудобном ложе. Каждую минуту то один, то другой настораживался, задерживая дыхание, как будто ловя какие-то далекие звуки: крики, выстрелы. Иногда они поднимались и всматривались в темноту, словно вот-вот появятся из-за деревьев их спутники.

Но час проходил за часом, и ничто не нарушало покоя лесной чащи.

Под утро, совершенно разбитые и усталые, они было совсем заснули. Но вдруг издалека донеслись какие-то крики. В одно мгновение и Ван-Горн и Корнелиус были на ногах.

— Ван-Горн, ты слышал? — спросил Корнелиус дрожащим голосом.

— Да, — ответил Ван-Горн, взволнованный не меньше Корнелиуса.

— Не крик ли это капитана?

— Как знать; но я начинаю надеяться скоро встретиться с ним.

— Бежим, Горн, не то они снова удалятся от нас.

— Побежишь тут, в этой тьме кромешной…

— А не выстрелить ли еще раз?

— Не надо. Может быть, это крики папуасов.

Они быстро пошли, почти побежали в ту сторону, откуда раздался крик. Но деревья то и дело задерживали их шаги, вызывая проклятия старого штурмана.

Снова послышался крик; во второй раз — еще явственнее первого. Можно было подумать, что кричавшие люди приближались.

Волнение Ван-Горна и Корнелиуса достигло крайних пределов. Не в силах сдержать его, они теперь бежали. Но лес становился гуще, и они все чаще налетали на деревья, падали, поднимались и снова бежали.

Они пробежали так, верно, больше километра. Впереди мелькнул между деревьями просвет; он все увеличивался, открывая вдали поляну.

Крики теперь смолкли.

Корнелиус снова хотел разрядить в воздух свое ружье, чтобы подать знак товарищам, но Ван-Горн удержал его.

— Не стреляй. Я вижу впереди огонь.

Тут и Корнелиус увидел между поредевшими деревьями метров в пятистах впереди огни костра.

— Они расположились там лагерем!.. — радостно воскликнул Корнелиус.

Но Ван-Горн охладил его пыл.

— Ты уверен в том, что это они, а не папуасы? — сказал он. — Будем осторожны: сперва узнаем, кто там, а потом подадим знак.

— Не оставаться же нам здесь…

— Не оставаться на месте, но и не подходить близко. Нужно издали рассмотреть, что там за люди.

— Хорошо, — нехотя согласился Корнелиус, сдерживая свое неудовольствие излишней, по его мнению, осторожностью Ван-Горна.

Огонь разгорался, освещая кругом стволы могучих деревьев.

Ван-Горн и Корнелиус, держа ружья наготове, направились к костру. Они шли тихо, все время скрываясь за деревьями и зарослями.

Только в шестидесяти шагах от костра они смогли наконец рассмотреть сидевших вокруг него людей. Жест удивления и разочарования невольно вырвался одновременно у них обоих.

Перед ними, вокруг костра, сидело двенадцать папуасов.

Они оживленно о чем-то говорили. Тринадцатый папуас, очевидно пленник, лежал, связанный лианами, на земле; он тщетно пытался разорвать свои путы.

Все двенадцать сидевших у костра папуасов были коренасты, мускулисты, с бронзовым цветом лица; грудь у них была очень широка, лица угловаты, как у малайцев, волосы короткие и вьющиеся. Они были совершенно голыми. Единственным их украшением была рыбья кость, продетая через хрящ носа.

Вооружение их состояло из палиц и копий.

Тот же, который лежал связанный на земле, принадлежал, по-видимому, к другому племени. Его тело имело более вытянутые формы, кожа была черна, как у африканцев, лицо овальное, а черты лица правильные. Длинные пышные волосы были подняты над лбом бамбуковым гребнем. Шея его была украшена браслетами, ожерельями из зубов зверей и ракушек. На груди у него была широкая лиственная повязка, а на бедрах висел короткий передник из красной материи.