Николка Персик. Аня в Стране чудес - Льюис Кэрролл

Мальчик почесал у себя за ухом:

– Трудность не в том. Не хочется мне вас покидать.

– Спрашиваю ли я тебя, что хочешь ты и чего не хочешь? Я хочу, я. Ты должен слушаться.

Он упорствовал. Я сказал:

– Будет!

И видя, что он, малыш, беспокоится о судьбе моей:

– Я тебе не запрещаю бежать бегом. Когда все исполнишь, ты сможешь меня нагнать. Лучший способ помочь мне – это подвести подкрепление.

– Я приведу их, – сказал он, – будут нестись они, Куртыга и Никола, сломя голову, обливаясь потом, задыхаясь; коль нужно будет, привяжу им к хвосту кастрюлю!

Он полетел как пуля, потом остановился опять.

– Хозяин, скажите мне толком, что хотите вы предпринять!

С важным, таинственным видом я отвечал:

– Я уже знаю! – (Душа вон, ничего я не знал!)

* * *

Вечером около восьми я прибыл в Клямси. Под золотыми облаками село красное солнце. Ночь только-только начиналась. Что за славная летняя ночь! Но некому было наслаждаться ею. Ни зевак, ни сторожей у городских ворот. Входишь как на пустую мельницу. На большой улице тощая кошка грызла корку; увидя меня, ощетинилась, потом улепетнула. Дома, зажмурясь, казали деревянные мертвые лица. Ни звука. Я подумал: «Все они умерли. Я пришел слишком поздно».

Но вот почуял я, что за ставнями слушают уши звон шагов моих. Я стал стучать, кричать:

– Отворите!

Дверь и не дрогнула. Подошел я к другому дому. Постучал снова ногой и дубиной. Изнутри мне послышалось – будто шурк мышиный. Тогда я понял.

– Зарылись они, несчастные! Шут их дери, покусаю им ляжки!

Кулаком, каблуком я стал барабанить по ставням книжной лавки:

– Эй, братец! Эй, Денис Сулой, сукин сын! Все раскатаю, коль не откроешь. Открой, каплун, я – Николка Персик.

Тогда (как будто от прикосновения феиной волшебной палочки) все ставни растворились, и я увидел на подоконниках, по бокам улицы, словно ряды луковиц, растерянные лица, уставившиеся на меня. Они глядели, глядели, глядели… Я и не знал, что я так прекрасен; ощупал я себя. Расплылись сморщенные их черты. Они, казалось, довольны были.

«Добрые люди! Как любят они меня!» – подумал я, не признаваясь себе в том, что радость их была внушена моим успокоительным присутствием в сей час, на сем месте.

Тогда-то завелась беседа между Персиком и лукавцами. Все говорили сразу; и, один против всех, я держал ответ.

– Отколе? Что делал? Что видел? Что хочешь? Как мог ты войти? Где ты пролез?

– Стойте, стойте! Не горячитесь. Я рад заметить, что язык-то у вас остался, хоть душа ушла в пятки, а пятки – в землю вросли. Эй, что вы там делаете? Выходите-ка, полезно вдыхать свежесть вечернюю. Штаны, что ли, украли у вас, что вы сидите дома?

Но вместо ответа они спросили:

– Персик, на улицах, пока шел ты сюда, кого ты встретил?

– Дураки, кого же я встретить мог, раз вы все взаперти?

– А буяны?

– Буяны?

– Они грабят, сжигают.

– Где же?

– В Беяне.

– Так пойдем задержать их! Что же вы притаились в курятне?

– Мы свой дом сторожим.

– Коль хотите свой дом оберечь, помогайте чужим.

– Мы в первую очередь, ибо спешим. Всякий свое добро защищает.

– Да, я знаю погудку: люблю я соседей своих, но нет мне дела до них. Слепцы! Вы играете на руку разбойникам. После соседей вы попадетесь. Каждый пройдет через это.

– Шеффен Ракун нам сказал, что лучшее в данном случае – притулиться до тех пор, пока порядок не будет восстановлен.

– Кем?

– Господином Невером.

– До тех пор немало воды протечет под мостами. Господин Невер занят своими делами. Когда он вспомнит о ваших, то будет уже поздно. Вперед, дети, вперед. Тот права на жизнь не имеет, кто ее защищать не умеет.

– Они вооружены, неисчислимы.

– Не так черен чорт…

– У нас нет вождей.

– Будьте ими.

Они продолжали болтать, из того, из другого окна, как птицы на жердочке; пререкались они, но – ни с места. Я выходил из терпенья.

– До зари, что ли, вы заставите меня здесь простоять, посередине улицы, нос задирать, шею вывертывать? Я не пришел сюда затем, чтобы распевать у вас под окнами, пока вы там зубами щелкаете. То, что хочу вам сказать, спеть нельзя, и кричать о нем тоже не следует! Отворите! Отворите мне, ради Бога, а то подожгу я всю улицу. Эй, выходите, самцы (коль еще таковые остались); довольно и кур, чтобы насест беречь.

Полусмеясь, полубранясь, одна приоткрывалась дверь, потом и другая; осторожно высунулся нос, потом и весь зверь, и как только вышел один, все, как овцы, последовали. Всяк норовил заглянуть мне в глаза.

– Ты вылечился?

– Здоров, как вода.

– И никто на тебя не напал?

– Никто, разве стадо гусей, шип пустивших мне вслед.

Увидя, что эта двойная беда с меня сошла как с гуся вода, они свободней вздохнули и нежней полюбили меня.

Я сказал:

– Вглядитесь же: тело-то цело. Части все налицо. Нет, ни одной не пропало. Хотите очки мои?.. Цыц, будет с вас. Завтра яснее увидите. Время не ждет, вперед, полно дурачиться. Где бы могли мы переговорить?

Гайно сказал:

– У меня в кузнице.

В кузнице у Гайна, где пахло копытом, где почва была лошадьми утоптана, мы скучились в ночи, как стадо.

Заперли двери. На полу мерцал огарок, и огромные, перегнутые тени наши плясали по своду, черному от копоти. Все молчали. И внезапно, все разом, заговорили. Гайно взял молот и ударил по наковальне. Звук этот прорвал гул голосов. Сквозь пройму вошла назад тишина. Я ею воспользовался:

– Пощадим легкие. Я уже знаю, в чем дело. Разбойники – у нас. Ладно! Выставим их.

Те сказали:

– Они слишком сильны. За них – сплавщики.

– Сплавщиков томит жажда. Им не нравится смотреть, как пьют другие. Я вполне понимаю их. Никогда не нужно искушать Бога, и тем более сплавщика. Раз вы допускаете грабеж, не удивляйтесь, что иной – будь он и не тать – может предпочитать, чтобы плод воровства был у него, а не у соседа в кармане. К тому же повсюду есть добрые и злые.

– Но ведь шеффен Ракун запрещает нам двигаться: в отсутствие остальных, наместника, стряпчего, надлежит ему оберегать город.

– Оберегает ли?

– Он говорит…

– Оберегает ли, да или нет?

– Стоит только взглянуть!

– Ну, так мы примемся за это.

– Шеффен Ракун обещал, что, если мы притулимся, нас пощадят. Бунт останется в пределах предместий.

– Откуда он это знает?

– Пришлось ему заключить с ними союз, вынужденный, насильный.

– Но ведь