Заступа - Иван Александрович Белов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тебе бы туда, – фыркнул Бучила.
– Дурак, – надулась графиня. – За кого ты меня принимаешь?
– За самую красивую женщину на свете, – нашелся Бучила. – Кстати, московиты другое говорят, дескать, это Новгород – рассадник блуда и срамоты, бабы там сплошняком шлюхи накрашенные, а мужики друг друга под хвосты пользуют, на французский манер. И надо бы с божьей помощью это дьявольское гнездо выжечь дотла.
– Война будет, – графиня разом отбросила шутливый тон. – Тайны умеешь хранить?
– Могила.
– На прошлой неделе в Сенате едва до драки не дошло. Ожидают вторжение Москвы ближе к зиме.
– Который раз уже ожидают, десятый? А все никак не срослось.
– Иван копит силы, на границе каждый день стычки, города наводнены агентами. В прошлом месяце в Торжке раскрыта шпионская сеть. Сплошь каторжники-душегубы. При подходе московского войска должны были вырезать стражу и открыть ворота. Ничего, полезут – кровью умоются. Ха, Ганза живо их на место поставит. Наши послы в Любеке переговоры ведут. Если сунутся, со всей христианской Европой будут дело иметь.
– А христианская Европа знает, что Новгород потакает ведьмам и колдунам? – усмехнулся Рух. – Иван, может, и безумен, а в вере тверд, тут одно другому не мешает, а про Новгород бабушка надвое наплела. Между прочим, папа Иннокентий запретил войны между христианами под угрозой анафемы.
– Когда это было? – вспыхнула графиня. – Тот указ плесенью покрылся, или крысы сожрали давно. Франция с Англией воюет? Воюет. Швеция с Речью? Да за милую душу! Ну пожурит папа, пальцем погрозит, на том все и кончится.
– Англичане еретики.
– А для папы и православные еретики, разве нет?
– Может быть, – пожал плечами Рух и прислушался. Из залитого мраком коридора сквозняк принес едва слышимый зов.
– …упа.
– …па.
– …а.
Какое все-таки здесь противное эхо. В забавах с графиней Рух потерял счет времени. Интересно, день сейчас или ночь?
– …упа!
– Слышишь? – вздернула тонкую бровь Лаваль.
– Слышу, – кивнул Рух. – По мою душу пришли.
– Кто?
– Вот щас гляну, и упаси его Бог, если дело не важное. – Бучила сполз с ложа и принялся искать балахон среди пустых бутылок и разбросанного дамского белья.
– Не ходи. – Графиня звонко шлепнула себя по заднице.
– Я быстро. – Рух сглотнул, стараясь не смотреть на аппетитно задрожавшие ягодицы, набросил балахон и пошлепал по коридору. Капала вода, и пищали летучие мыши. Запах вековой пыли соседствовал с ароматами плесени и сырых волчьих шкур. Под ногами то и дело путался всяческий хлам. Рух дважды за последние тридцать лет порывался прибраться, но быстренько угасал. Может, Бернадетту заставить? Хоть и колдунья, но ведь баба, все признаки налицо, сам проверял. Зов, эхом расходящийся по подземелью, обретал силу и жизнь.
Искрошенные каменные ступени оборвались белым, увитым узловатыми корнями пятном. Ага, значит, все-таки день. Бучила остановился на границе света и тьмы, ожидая, пока пообвыкнут глаза.
– Заступа-батюшка! – Сбоку выплыла тощая тень.
– Ты, что ль, Анисим? – Рух узнал одного из старейшин Нелюдова.
– Я, Заступа-батюшка. Дело до тебя есть.
– Давай так, Анисим, – ухмыльнулся Бучила. – Если никого не убили и демоны из Пекла лезть не взялись, ты тогда беги, я тебе по старой памяти уступку шагов в двести дам.
– Не до шуток мне.
– Оно и видно. Иначе бы сам не пришел.
– Ну это, как его… – Анисим замялся. – Степан Кокошка, бортник нашенский, с Рычковского хутора, тебе кланяться попросил.
– Ну кланяйся, – разрешил Рух. – Я до поклонениев ужас жадный какой.
– Сам он побоялся тревожить, вдруг, говорит, пустяк, – пояснил старейшина. – Вторую ночь вокруг хутора кто-то ходит впотьмах и скулит.
– В Новгородчине живем. – Бучила дернул плечом. – Тут отродясь вокруг кто-то ходит впотьмах и скулит. Сам не этим ли занимаешься? Вот как тишина будет, значит, точно беда.
– Ты сходи, Заступушка, погляди, – взмолился Анисим. – Как за себя прошу, век благодарен буду. Степан мне каждую осень бочоночек меду подносит. Уважь старика.
– Ну схожу, – согласился Бучила. – Но за тобой, Анисим, должок.
– Отплачу. – Анисим затряс седой бородой. – Только это не все.
– Ну.
– Могилку разрыли одну.
– Где? – напрягся Бучила. Скулеж и блеяние вокруг хуторов – дело привычное, а вот разрытая могила всегда не к добру.
– От новгородских ворот сто сажен, под горелой сосной. Теперь пустая стоит, без мертвяка.
– Ясно, жди, сейчас соберусь. – Рух надрывно вздохнул и скрылся в норе. Можно было Анисима к бесам послать, он бы стерпел, но обижать старика не хотелось, одной ниточкой связаны. В спорах с нелюдовскими старейшинами Анисим всегда на сторону Бучилы вставал.
– Долго как, – капризно простонала графиня.
– Отлучиться надо, работенку добрые люди подкинули. Может, со мной? – откликнулся Рух, шарясь по комнате в поисках сам не зная чего. Хутор рядом, могилка раскопанная вообще под рукой, благородный рыцарь может отправиться налегке, без коня, пики и железных портков.
– Ну нет, – отмахнулась Лаваль. – У вас тут все навозом завалено, фу.
– Как знаешь.
– Бросишь невинную деву одну? – Графиня игриво качнула задницей. От открывшегося вида закружилась голова.
Рух замер. Анисим, засратый хутор и умотавший хер знает куда мертвец могли подождать…
Бучила сидел на корточках у краешка ямы, задумчиво разминая пальцами комья влажной земли. Не было у бабы горя, купила баба порося… По словам Анисима, три дня назад к селу приперлись калики перехожие: горбун, безногий на волокуше, слепой старик с гуслями и мальчишка при них. Просили пустить на постой, песни орали, брякали в бубен. Стража намяла попрошайкам бока, тем сыты и остались. Вродь убрались, а утром, глянь, снова причапали. Оказалось, мальчишка помер у них. Вроде здоровенький был, ножками дрыгал, а тут взял и подох ни с того ни с сего. Хотели калики его на нелюдовском погосте захоронить, но опять же получили от ворот поворот. Где дураков найти, чужого покойника на свойском кладбище хоронить? Рух такое паскудство строго-настрого запретил. Не дай бог зараза какая с трупа пойдет. Кто его знает, где мертвяк при жизни шлялся и с какими бабами спал. Все село вымрет, какой с того прок? Послали калик на клят. Те постонали, поохали, прикопали мальчонку возле села и своей дорогой ушли. А теперь Бучиле дерьмо полной ложкой хлебать. Поленились калики драные, зарыли тело едва ли на локоть, почитай сверху землицей присыпали. Котят глубже закапывают. Самое гадкое, покойника выскребло не игривое лесное зверье. Судя по ровным срезам, орудовали лопатой. А где лопата – там человек,
