Зима 41-го (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Знаю. Продолжай.

— Была подготовлена дезинформация о переброске в Ленинград новых видов вооружения. Одновременно штабом Ленинградского фронта стала разрабатываться фиктивная операция прорыва блокады. Тут нам помогло и неожиданное формирование Волховского фронта. Абвер клюнул. Но работать им пришлось в условиях острого цейтнота. Немцам пришлось расконсервировать спящую агентурную сеть, которая тут же попала под наблюдение группы старшего майора Абрамова, действующего в связке с контрразведкой Балтийского флота.

— Агентов взяли? — Сталин заинтересованно посмотрел на Берию.

— Нет. Решили повременить и поиграть с немцами.

— Смотри, Лаврентий, не заиграйся! — во взгляде Верховного вспыхнул хищный огонек, — И ты мне так и не объяснил, каким боком тут этот дурацкий дневной пролет Стаина? Почему, они не полетели ночью?!

— Немцы не очень доверяют союзникам. С группой финских диверсантов должны были идти Феллер и его сотрудники. Появилась возможность взять одного из старших офицеров Группы 1Л, а Стаин это такая наживка, мимо которой немцы не смогли бы пройти, — Берия снял пенсне и, достав из кармана френча платок, нервно протер стекла, сейчас был самый скользкий момент, — товарищ Сталин, все было продумано. Авиачасти находились в полной боевой готовности, вдоль маршрута пролета с соблюдением всех мер секретности расставлены наши противодиверсионные группы.

— Почему не усилили воздушное прикрытие?

— Чтоб не спугнуть. Мы опасались, что немцы свернут операцию, если узнают, что их планы нами раскрыты. А усиление прикрытия обязательно бы их насторожило.

Сталин ударил кулаком по столу и снова выругался:

— Если у тебя все было так продумано, объясни мне, как получилось, что мы едва не потеряли образец техники, а главное единственного человека способного ей управлять?!

Берия подрагивающей рукой водрузил пенсне обратно на нос:

— Мы не учли аэродромы подскока. Немцы перебросили на Ладогу несколько звеньев истребителей и разместили их на хорошо замаскированных площадках. Они и были основной ударной силой немцев. Две эскадрильи, атаковавшие Стаина изначально, нужны были, чтобы оттянуть на себя прикрытие. С одним звеном Александр справился, сбил ракетами. На второе не успел среагировать.

— Он мог избежать боя? — Сталин очень не любил, когда его прямые приказы игнорировались, и если Александр сам полез в бой, вопреки указаниям, то его необходимо было наказать. А если нет? Если ему было некуда деваться? Опять награждать? Не жирно ли? Мальчишка и так не обделен наградами. Но ведь за дело же!

— Нет, товарищ Сталин. Мои люди опросили всех участников боя. Выбора у Александра не было. Ваш приказ он не нарушал, — Берия прекрасно понял, с чем связан интерес Верховного. — Более того, считаю, что действия товарища лейтенанта государственной безопасности достойны награды.

— Он знал о проводимой тобой операции?

— Только касательно засады.

— И полетел?

— Да. Я объяснил ситуацию и попросил поработать приманкой.

Иосиф Виссарионович задумчиво набил трубку, а потом, поморщившись, ответил наркому:

— Вот ты и награждай, от своего наркомата. А я накажу. Берия удивленно вскинул брови. — За несоблюдение субординации. Ему было предельно ясно сказано, что подчиняется он только Верховному главнокомандующему, а он в самодеятельность ударился! Как его состояние сейчас, а то награждать и наказывать некого будет? — резко перевел разговор Сталин.

— Удовлетворительно. Ранения не серьезные, но он потерял очень много крови. И еще лицо обморожено. Сильно.

— Ясно. Где он сейчас?

— В Москве. В Волхове их с курсантом Воскобойниковой сразу прооперировали. Сейчас они, согласно моему приказу, перевезены в госпиталь НКВД, в Москву.

— Хоть здесь правильно сообразил, — Сталин бросил ироничный взгляд на Лаврентия Павловича, а тот про себя облегченно вздохнул. Гроза миновала. — А теперь докладывай в подробностях о результатах этой вашей авантюры. Стоило он того? Взяли этого, как его, Фюллера?

— Феллера, товарищ Сталин. Взяли. И не одного его…

Боль накатывала волнами. Острая, обжигающая, нестерпимая. Болело лицо. Но почему лицо?! Вроде в голову ему не прилетало. Или все-таки посекло осколками блистера? Сашка попытался открыть глаза. Ничего не вышло. Неужели ослеп?! Парня охватила паника. Кому он тут будет нужен слепой и ничего не знающий о реалиях жизни? Лучше бы убили! Нет, не лучше! Тогда вместе с ним погибли бы дети, ребята-разведчики, Ида с Зиной. Зина! Что с Зиной?! В памяти всплыло безвольно обмякшее в кресле тело девушки. Убита! И все из-за него! Ведь не хотел их брать, знал же, что опасно, да и ни к чему они были в бою, толку никакого, все равно засаду проглядели. Еще и детей потащил с собой! Что с ними? Как они долетели? Пострадали во время боя и не самой мягкой посадки?! Дурак! Какой же он дурак! Приступ боли ожег лицо с новой силой и парень, не сдержавшись, застонал. Он попытался дотронуться до щеки. Рука еле-еле слушалась. Пальцы наткнулись на толстый слой бинтов закрывающих лицо и глаза, открытыми оставались только ноздри и губы, покрытие толстым слоем противной, горькой мази. Движение языка и губ отозвалось новым приступом боли, вызвавшим очередной стон.

Послышались приближающиеся легкие шаги и женский голос вскрикнул:

— Ой, очнулся! Не шевелитесь, ранбольной, Вам нельзя. Я сейчас доктора позову, — и шаги стали удалятся. Сашка опять остался один. Сквозь болезненный туман в голове ворочались одни и те же мысли. Неужели ослеп, но почему?! Что с Зиной и другими пассажирами?! Что с вертолетом?! Потерю машины Сталин ему не простит! Теперь точно упрячут куда-нибудь и будет он слепой… А что он, собственно, будет делать?! Он умеет только летать! Больше ничего полезного он не умеет и не знает! Только вот, судя по всему, отлетался Сашка Стаин! Даже учить никого не сможет! Тогда смысл его куда-то прятать? Назначат пенсию и отправят на все четыре стороны. Интересно можно тут прожить на пенсию по инвалидности или нет? И есть ли она вообще? А еще Зина, погибшая по его дурости! И дети! Не дай Бог погиб кто-то из детей! Вспомнилась Валя Егорова, так похожая на его сестренку. Сашка снова застонал, но теперь уже от душевной боли, скрутившей все нутро. Лучше бы он умер. Посадил вертолет и умер! Чем вот так, как сейчас…

Опять послышались шаги. Судя по звуку людей было несколько.

— Так, так, так, — в этот раз голос был мужской, — очнулись? Сашка хотел было ответить, но голос не дал: — Нет-нет, ничего не говорите, Вам пока нельзя. Просто покажите рукой, что меня слышите. Парень приподнял и опустил ладонь. — Отлично, отлично. Эта манера разговора, как с маленьким, с повторением слов начала раздражать. — У Вас, наверное, много вопросов, — Сашка опять пошевелил рукой, — я постараюсь на них ответить. Вы только сами ничего не говорите. У Вас обморожено лицо, если будете разговаривать, пузыри полопаются и потом останутся рубцы. А Вам это надо? Вот и я думаю, что не надо, — доктор сам ответил на свой вопрос, не дожидаясь реакции Сашки. — Вы сейчас находитесь в госпитале, в Москве. Меня зовут Царьков Аристарх Федорович. Я Ваш лечащий врач. Можете гордиться, лечить Вас будет целый профессор, — доктор добродушно хихикнул, — хотя, честно сказать, с Вашим случаем справился бы любой фронтовой хирург. Ранения у Вас не очень тяжелые. Пулю из плеча достали еще на фронте, живот зашили там же. Везунчик Вы, молодой человек, сквозное ранение брюшной полости и не один орган не задет! А вот поморозились Вы сильно. Но это ничего, ничего. Подлечим, будете, как новенький. Шрамы, правда, останутся, но они же украшают мужчину, не так ли? Молчите, молчите! Я же сказал, Вам нельзя разговаривать! Тем не менее, Сашка булькнул главный, мучивший его вопрос:

— Глаза?

— Ну, какой же вы не послушный ранбольной, право слово! — в голосе доктора послышались строгие нотки, которые тут же пропали. — А что глаза? Все в порядке у Вас с глазами! Через недельку снимем повязку, и сможете глазеть на наших медсестричек, а они у нас красавицы!