Таинственные новеллы - Вашингтон Ирвинг

Они прибыли, наконец, в Олбани. Возвращение Антони ван дер Хейдена обрадовало, по-видимому, всех жителей города. Его без конца приветствовали на набережной; бесчисленное количество людей здоровались с ним на улицах; вокруг него, восторженно повизгивая, скакали собаки; мальчишки при встрече с ним неистово вопили и гикали — все, решительно все, казалось, знали здесь Антони ван дер Хейдена. Дольф молча следовал за своим спутником; его восхищала чистота этого славного города. И действительно, в те дни Олбани находился в зените славы и был населен почти исключительно потомками первых голландских колонистов; его не открыли еще и не успели заселить неугомонные обитатели Новой Англии. Все было спокойно и на своем месте; все делалось не спеша и размеренно: никакой суеты, никакой торопливости, никакой борьбы за существование. На немощеных улицах бурно росла трава, ее сочная зелень радовала взор. Тонкие высокие сикоморы или плакучие ивы укрывали тенью дома; на длинных шелковистых нитях, свисающих с их ветвей, качались гусеницы, вокруг которых, радуясь своему превращению, порхали щеголеватые мотыльки. Дома были выстроены на староголландский лад, с двумя фронтонами по фасаду. Трудолюбивая хозяйка сидела на скамье у порога в маленьком плоеном чепце, ярком цветистом платье и белом переднике и усердно вязала; на скамье напротив курил трубку хозяин, а маленькая любимица, девочка-негритянка, примостившись у ее ног на ступеньке крыльца, работала усердно иголкой. У навеса крыш сновали взад и вперед или стремглав носились вдоль улиц ласточки; иные из них возвращались с обильной добычей к своим прожорливым, крикливым птенцам; маленький хозяйственный королек без устали то влетал в свой крошечный, приколоченный к стене домик — иногда его заменяла старая шляпа, — то вылетал из него. С пастбища возвращались коровы; они мычали на улицах, требуя, чтобы их выдоили тут же, у порога хозяйского дома; и когда какая-нибудь из них отставала, мальчишка-негритенок с помощью длинного бича учтиво приглашал ее поторопиться домой.

Бюргеры степенно кивали Антони ван дер Хейдену; их жены посылали ему вдогонку какое-нибудь дружеское словечко; все звали его по имени, как было принято в этой твердыне добрых старых обычаев, — ведь они знали друг друга с детства и выросли вместе. Гер Антони на этот раз не останавливался и не отпускал обычных острот и шуток, так как торопился домой. Наконец они добрались до его обиталища. Это было довольно большое здание в голландском стиле, с крупными железными цифрами на фронтоне, сообщавшими о годе его постройки, состоявшейся еще в раннюю пору колонизации.

Весть о прибытии гера Антони предшествовала ему, и домашние уже ожидали его. У дверей толпилась целая куча негров, старых и малых, высыпавших ему навстречу. Седые старики, побелевшие у него на службе, радостно ухмылялись, отвешивали неловкие, смешные поклоны и забавно гримасничали, тогда как малыши вертелись у его ног. Но больше всех обрадовалась его возвращению маленькая пухленькая цветущая девушка, которая была его единственной дочерью и отрадою его сердца. Она выбежала навстречу из дому, но, заметив, что рядом с отцом незнакомый молодой человек, смутилась и вспыхнула, как подобает воспитанной в добрых нравах застенчивой юной девице. Дольф уставился на нее в немом восхищении: никогда еще, как ему казалось, не видел он столь прелестного существа в образе женщины. Она была одета по старинной голландской моде: на ней были длинный корсаж и пышная короткая юбка, как бы созданные для того, чтобы показать и подчеркнуть линии женского стана. Волосы, прикрытые маленьким круглым чепцом, оттеняли красоту ее лба; у нее были чудесные синие смеющиеся глаза, тонкая, изящная талия и нежная высокая грудь — короче говоря, она была маленькою голландской богиней, и Дольф, который ни в чем не останавливался на полпути, тотчас же потерял голову и влюбился.

Она сердечно встретила Дольфа и пригласила его войти в дом. Внутри все свидетельствовало о вкусах и привычках гера Антони и одновременно о богатстве, оставленном ему предками. Комнаты были обставлены прекрасною старинною мебелью красного дерева. В буфетах и поставцах сияла чеканная серебряная посуда и расписной фарфор. Над камином в гостиной красовался, как полагается, родовой герб, раскрашенный и заключенный в рамку; над ним висело охотничье ружье, а по бокам — индейская сумка и рог с порохом. Комнату украшало множество других предметов индейского происхождения: трубки мира, томагавки, ножи для снятия скальпов, охотничьи сумки и бисерные пояса; кроме того, тут можно было увидеть различные рыболовные снасти и два-три ружья по углам. Хозяйство в доме ван дер Хейденов велось, по-видимому, в соответствии со вкусами самого хозяина, но не без участия мягкой и женственной руки его дочери. Здесь царила атмосфера почтенной патриархальной простоты и благодушной снисходительности. Негры без приглашения вошли в комнату повидаться с хозяином и послушать рассказы о его приключениях; они молча стояли у двери и слушали, пока он не кончил рассказывать, а потом вышли, широко улыбаясь, чтобы повторить слышанное на кухне. Двое негритят — очевидно, домашних любимцев — возились с собаками и делились с ними своим хлебом с маслом. Все слуги выглядели сытыми и довольными, а когда накрыли стол к ужину, разнообразие и обилие домашней снеди и лакомств свидетельствовало о щедрой и широкой натуре хозяина, а заодно и о незаурядных хозяйственных дарованиях его дочери.

Вечером явились многочисленные посетители из числа достопочтенных обитателей города: ван Ренселаеры, Гансеворты, Розебумы и прочие друзья-приятели ван дер Хейденов. Все пришли послушать отчет хозяина о его странствиях, ибо он был местным Синдбадом-мореходом, и его подвиги и приключения служили излюбленной темой для горожан. Пока они сидели в гостиной у открытой двери, беседовали, делились городскими вестями и выкладывали бесконечные таинственные истории, Дольф, уютно пристроившись на скамье у окна, любезничал с молоденькой хозяйкой. Он был откровенен в выражении своих чувств, ибо в те времена ложная скромность и прочие церемонии не были в моде; к тому же в чудесной полутьме долгого летнего вечера есть нечто благоприятствующее любовному объяснению: она придает отвагу самому робкому языку и скрывает краску румянца на лице застенчивой собеседницы. Спускалась ночь, только звезды ярко мерцали на небосклоне; время от времени за окном вспыхивало мимолетно-призрачное сияние светляка, который иной раз, заблудившись, попадал в комнату и носился у потолка, точно искорка.

Что собственно нашептывал на ухо девушке Дольф в этот нескончаемый летний вечер, передать невозможно: он говорил так тихо и так невнятно, что слова его не достигли слуха историка. Возможно, впрочем, что они без промаха били в цель, ибо он обладал способностью нравиться женщинам и когда бывал в женском обществе, всегда воздавал ему должное. Между тем посетители один за другим разошлись; Антони ван дер Хейден, наговорившись до полного изнеможения, клевал носом в своем кресле у двери. Внезапно его разбудил звонкий, от всей души отпущенный поцелуй, которым Дольф неосмотрительно закончил одну из своих пылких фраз и который прозвучал в тишине комнаты, как выстрел из пистолета. Гер Антони вскочил на ноги, протер глаза, велел принести свет и заметил, что пора, мол, и на боковую; уходя к себе, он дружески пожал Дольфу руку, ласково посмотрел ему прямо в глаза и покачал головой с таким видом, будто ему известно решительно все: ведь он помнил себя в свои юные годы!