Все-все-все школьные-прикольные рассказы - Булычев Кир

— А что он подарил этой корове? — спросила учительница. — Этот Боря?

Девочка не знала, что сказать.

— Он ей цветы привёз, — сказал почтальон Печкин.

— Где же эти цветы? — спросила учительница.

— Она их съела, — объяснил Печкин.

— А что вы сами, Игорь Иванович, можете сказать, глядя на эту картинку? — спросила Татьяна Викторовна Печкина.

Почтальон Печкин сказал так:

— Всё это выдумки. Просто этот ваш дядя Вася фермер собрался на колбасную фабрику.

— А поросёнок зачем? — спросила городская девочка Клава.

Все замолчали, не зная, что ей сказать, чтобы не расстраивать. Один дядя Фёдор нашёлся:

— А поросёнок — чтобы мотоцикл охранять. Это специальный такой сторожевой поросёнок. Если чужой дядька к мотоциклу подойдёт, поросёнок начнёт грозно хрюкать и на него бросаться.

Кот Матроскин и Шарик в подготовительный класс не ходили. Они стеснялись. Они в домашних условиях занимались. Писать они кое-как умели, а со счётом у них хуже было.

Скажет дядя Фёдор Шарику:

— Если к восемнадцати прибавить три? Что получится?

Шарик никак сложить не может. Он всё допытывается, чего восемнадцать?

— Например, поленьев.

— Если к восемнадцати поленьям три прибавить, то поленница получится.

— А если это не поленья, а косточки?

Тогда у Шарика всё мигом складывалось:

— Если к восемнадцати костям три кости прибавить, то будет двадцать одна кость. Это уже целый суп выходит.

Кот Матроскин очень хорошо сосиски складывал. Или котлеты. Или сосиски с котлетами. А вот сложить хлеб с колбасой он никак не мог. У него всё бутерброды получались.

Дядя Фёдор им тоже решил загадку загадать:

— Что это такое: «Сидит девица в темнице, а коса — на улице?»

Шарик и кот Матроскин долго думали и не знали, что сказать. Потом Матроскин так решил:

— Это девица косила траву в запрещённом месте. Её арестовали и посадили. А коса — на улице осталась.

Дядя Фёдор так и не понял, какое у него мышление — нестандартное или обычное, такое как у всех.

С. Махотин

Шестиклассник Серафим

Неизвестно, о чём мечтала Таня Косарева, когда её вызвали к доске читать наизусть Пушкина. Она, будто очнувшись, тряхнула головой и начала мягким певучим голосом:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И шестиклассник Серафим

На перепутье мне явился…

Девятый класс захохотал. Молодая учительница не выдержала и засмеялась тоже. Улыбнулась и Таня. «Надо же, — удивилась про себя, — какая оговорка смешная!»

Никто примерную Таню не заподозрил в озорстве. Все видели, что она случайно оговорилась. От этого было ещё смешнее. Кто-то крикнул, что в шестых классах и правда есть Серафим. Решили, что на перемене его нужно отыскать. В общем, урок был скомкан.

Серафим Перецын ничего этого не знал. Шла география. Географ Юрьич рассказывал про лесотундру. День шёл как обычно и не обещал сюрпризов.

И перемена началась как обычно, шумно и бестолково. Скользкий линолеум в коридоре, крики и беготня. Перецын не сразу обнаружил, что оказался вдруг в окружении взрослых ребят. Те смеялись и похохатывали, глядя на него свысока, и беспрестанно повторяли: «Шестиклассник Серафим!»

Наконец это им наскучило, и они ушли, оставив его в покое. К Перецыну приблизились шестиклассники. Толстый Юрка Бурлакин, показывая на него пальцем, крикнул во всё горло: «Шестиклассник Серафим!» И все захохотали, даже девочки.

Впервые в жизни Перецын ощутил одиночество.

Его называли Серафимом одни учителя. Дома всегда звали Симой. В классе тоже Симой и ещё Перцем. На Перца он охотно отзывался, ибо имя своё не любил. Но что поделаешь, раз так назвали…

— Зря ты, — говорила мама. — Красивое имя. Дедушка твой был Серафим Львович, папа Лев Серафимович, ты опять Серафим Львович. Родится у тебя сын — будет Лев Серафимович. И не прервётся цепочка поколений.

— А если дочь?

— Что?

— Если родится дочь?

— А не беда, — смеялась мама и ворошила его рыжеватые волосы. — Что-нибудь придумаем.

Новое прозвище прилепилось к нему, как липучка. Прозвище обидное и странное. Ну как можно обижаться на «шестиклассника Серафима», когда он и есть шестиклассник Серафим! Но было всё равно горько на душе. Он пробовал отвечать обидчикам тем же, кричал в ответ: «А ты — шестиклассник Юрка! А ты — шестиклассник Славка!» Без толку. Издевательски звучало только его прозвище — «шестиклассник Серафим».

Он перестал улыбаться, нахватал двоек и похудел.

— Что происходит? — недоумевал географ Юрьич. — Что с твоим взглядом, Перецын? Он потух! С таким взглядом ты завалишь мне районную олимпиаду.

— А он у нас «шестиклассник Серафим»! — гоготнул на задней парте Юрка Бурлакин.

Класс захихикал. Юрьич, ничего не поняв, лишь развёл руками.

Как-то на лестнице его окликнула Таня:

— Привет, шестиклассник Серафим! Вот, значит, ты какой. Совсем не страшный Серафим. А я из-за тебя чуть четвёрку не получила.

«Ненормальная», — подумал Перецын.

— Да не дуйся, я ведь не нарочно. Ты сам-то «Пророка» читал?

— Какого ещё пророка?

— Пушкинского, какого! Прочитай, развеселишься.

Об этом нелепом разговоре он вспомнил через несколько дней, когда вытирал пыль с книжной полки. Бросил на подоконник тряпку и вытащил Пушкина в мягкой обложке. «Пророк» обнаружился на 156-й странице.

Стихотворение поразило Перецына.

Строчки вспыхивали, как ожившие вулканы, непонятные и страшные: «неба содроганье», «жало мудрыя змеи», «отверзлись вещие зеницы»! Что это за шестикрылый Серафим такой? Зачем он вырывает у героя язык, грудь ему рассекает мечом? А герой, этот самый пророк, не умирает, несмотря на ужасные пытки. Ему даже как будто и не больно. Сейчас встанет, как ни в чём не бывало, и пойдёт глаголом жечь сердца людей. Тоже непонятно: зачем их жечь и что вообще значит — «жечь глаголом»? Много было в стихотворении странного, оно волновало, беспокоило. «Гад морских подводный ход» пробирал до мурашек.

— Сима, ты уже убрал свою комнату? — крикнула из кухни мама.

Он сунул Пушкина в школьный рюкзак и взялся за веник.

Перецына продолжали дразнить. Но он уже привык к своему одиночеству и не испытывал прежней горечи. Двойки он исправил, на географической олимпиаде заработал грамоту, и Юрьич досрочно наградил его годовой пятёркой. Всё это случилось как бы само собой и потому не слишком обрадовало. Иная радость согревала его душу. «Пророка» он уже давно знал наизусть. Знал, что означают вышедшие из употребления слова: виждь, внемли, десница. Но самое главное, он полюбил своё имя — Серафим.

Зима в том году выдалась снежной, морозной и долгой. Прихватила март. А в апреле вдруг сразу стало тепло, почти жарко. Грохотали оттаявшие водосточные трубы. Повсюду текли бурливые ручьи и речки. Вода заливала подвалы, выталкивала крышки канализационных люков. В один из таких люков Серафим и провалился.

Рядом со школой возвышалась гора строительного песка, оставшаяся ещё с прошлогоднего ремонта. На горе стоял брошенный рабочими большой деревянный барабан без электрокабеля. Вода подточила песок. Барабан качнулся и покатился, набирая скорость, в сторону стройплощадки.

Серафим коротал большую перемену, бесцельно слоняясь по школьному двору. Когда он увидел мчащуюся огромную катушку, у него похолодел затылок. У турника, с закрытыми глазами, подставив солнцу лицо и шею, загорала старшеклассница. Барабан почти бесшумно летел прямо на неё. Оставалось каких-то метров десять.

— Беги! — выкрикнул Серафим сухим ртом, сам бросился к ней через поребрик и ухнул с головой в ледяную воду…

Врач определил воспаление лёгких.

Через неделю домой к Серафиму пришла Таня Косарева. Она о чём-то поговорила с мамой и вошла к нему в комнату.