Серое небо асфальта - Альберт Родионов

— Организм, на похмелье, думает, что я умираю, и стремится к размножению, — усмехнулся он и обнял Машу за талию…

— Вставай милый, раздевайся, а я бельё свежее постелю, — она вытащила испод кровати Амалии клеёнчатый чемодан и достала оттуда чистый комплект белья. Быстро набросив всё это на диван, подарила Димку светящимся взглядом и шмыгнула в ванную…

… - Ой, осторожно, у меня, кажется, сломаны рёбра, — Димка сморщился от боли, и Маша переместилась ниже…

— Не плачь малыш, я всё сделаю сама, — задыхалась она, стараясь не причинить ему боль…

— Да я, как-то тоже не прочь тебе помочь, — пыхтел он, — движение — жизнь!

Они смотрели в серый, давно не белёный потолок, во все четыре глаза, рука в руку, и казалось, медитируют.

Потолок, был чист, ровен и сер.

— Зима — мухи спят — потолок чист! — подумал Дима и вспомнил свой белый потолок… — Лиза сейчас пьёт чай, а может, приехал Федька, у него должна закончиться сессия. Эх, повидаться бы, да разве в таком виде пойдёшь. Нет, таким он меня видеть не должен, и Лиза не должна! Эх…

— Надо в церковь сходить, — раздался голос у самого уха.

— Чего ты там забыла? — он продолжал смотреть в потолок, он привык смотреть в потолки, хотя давно уже не смотрел. — "Врёшь, — вспомнил он, — смотрел, на шершавый, копченый, иссиня-серый… в камере".

— Хочу помолиться! — она вздохнула, уже не у самого уха и он понял, что отвернулась.

— Ты хоть одну молитву знаешь?

— И не одну!

— Что, верующая? С каких пор? — он повернулся на голос и внимательно вгляделся в её профиль.

— Всегда! — она тоже смотрела в потолок. — Просто забыла об этом и… честно говоря, обижалась. — Он увидел, как маленькая прозрачная слезинка скатилась у основания её носа, она большим пальцем растёрла её по щеке и сказала: — У Достоевского в "Бесах" Пётр Степанович говорит: "… в религии: чем хуже человеку жить или чем забитее и беднее весь народ, тем упрямее мечтает он о вознаграждении в раю, а если при этом хлопочет ещё сто тысяч священников, разжигая мечту и на ней спекулируя, то…" — она, уже не скрываясь, шмыгнула носом и стряхнула движением головы, обильнее побежавшие слёзы.

— Я тебя понимаю, — тихо сказал Димка и снова уставился в потолок, ему было неприятно видеть её слёзы, потому что самому хотелось разрыдаться… от жалости ко всему миру. Но ведь ещё вчера он пел оду "К радости!" оттого и было неприятно сегодня смотреть на слёзы.

— Вот и он — Пётр Степанович — редкая сволочь, так и сказал: "… то я вас понимаю".

— Ты хочешь сказать…

— Нет, извини, я не имела в виду… поверь… ведь я, кажется, люблю! — последние слова она сказала очень тихо и повернулась к нему, он почувствовал это по её прерывистому дыханию, затем по красному носу, уткнувшемуся в его щёку. — Люблю! слышишь?

Он молчал и гладил её руки, даже поцеловал в мокрую солёную щёку; ей было мало — без слов и ласки, их лимит был исчерпан, но она, кажется, нашла свой Срединный Путь к его сердцу и терпела, успокаиваясь тем, что вновь набралась ума.

— А может, и не пойду, — она потерлась щекой о его плечо, вытирая последние слёзы.

— Чего это тебя носит? — усмехнувшись, он погладил её волосы.

— Потому что: "Чистота и нечистота связаны только с самим собой, одному другого не очистить", именно так должно быть написано в твоей маленькой книжке, — Маша покачала головой… — Согласно школам хинаяны, лишь самостоятельные нравственные и духовные усилия могут благоприятно сказаться на судьбе, ибо над законом кармы не властны ни люди, ни боги, ни сверхъестественные силы.

— Слушай, откуда ты-то это знаешь, изучала, что ли, в институте? — Димка с уважением посмотрел на лежащую рядом женщину. — Ко мне вдруг приходит… но поверишь, я совершенно не читал эту свою книжицу, собирался, правда, да не успел, не знаю, откуда она взялась… на мою голову.

— Кто знает, куда истина?! Может, на голову, может, на добро, трудно ответить однозначно, не попробовав; меня эти знания тоже когда-то сбили в лёт! Но вот ведь в чём проблема: если бы действительно знания, а то ведь так — по верхам. Этому надо посвятить жизнь, не играть в Буддизм, а изучать! Можешь себе представить "Слово Будды" в 108 томах энциклопедического формата, а "Толкование Закона" индийскими мастерами в 225 томах? Разве можно это изучить походя!?

— Невозможно и не походя, хоть стоя, хоть лёжа, хоть сидя, это почти бесконечность! — Димка восхищённо кивнул.

— Бесконечность в познании, — Маша улыбнулась. — Эту фразу можно отнести к чему угодно. Получается, что всё, за что ни возьмись, бесконечно!

— А косность, невежество?

— Не стоит о грустном, — Маша перешагнула через Димку и сняла со спинки стула халат. — Между прочим, если уж так кортит тебе достичь Просветления, то совсем не обязательно проходить десятки стадий приближения к нему. Китайцы: Дао — ше, Хуэйнэн и другие буддисты школы Чань, учили о возможности мгновенного Просветления, так что старайся… медитируй… может, сподобишься!?

Дима, в это время, тоже поднялся с дивана и как раз влезал ногой в трусы… Он скептически посмотрел на Машу, пытаясь угадать — где сарказм, а где добрый совет… и пробубнил:

— Ага, вот сейчас трусы только одену и сразу в позу лотоса… медитировать!

— Ладно, не злись, — Маша посмотрела на настенные часы с нарисованными медведями в лесу и двумя висящими на цепочке гирьками… — Что-то Виктор задерживается, забухал где-то, что ли? А деньги у него с собой?

— Посмотри в тумбочке под журналом, должны быть там, — Димка достал из шкафа чистое полотенце и исчез в ванной.

Двести долларов лежали под журналом, ровно распластавшись во всю длину и ширину. Маша заглянула в ванную…

— Двести баксов! А сколько вы вчера меняли?

— Сотку… но купили всего два пузыря и несколько банок консервы.

— Только две бумажки лежали под журналом.

— Ну, значит, остальные взял с собой.

— Пропьёт зараза, точно пропьёт! — Маша хотела хлопнуть дверью, но передумала.

Дима вышел из ванной, розовый от горячей воды и помолодевший без щетины.

— Нечего чужие деньги считать! — строго бросил он и нагнулся за брюками…

— Чужие? Ну, прости, моих, личных, теперь нет! — Маша нахмурилась и, схватив со стола пустой чайник, вышла на кухню.

Димка дернулся, было за ней, но остановился…

— Каждый раз теперь, что ли, извиняться? У неё, видите ли, нервы! А у меня? Нет, ну, конечно, я тут не прав! Но… -

Эта мысль не принесла ему облегчения… и на кухню он всё же не пошёл.

ГЛАВА 23

Она наблюдала за медленно качающимися из стороны в сторону, танцующими парами и вспоминала подземный ресторанчик в Свердловске, где они познакомились…

Димка швырял деньги, просто швырял… где он их взял, она не интересовалась; было очень здорово, не потому, что на неё много тратили, она к этому привыкла — единственная дочь богатых родителей, просто было приятно ощущать себя взрослой и самостоятельной, а он… Сумасшедший!

Когда шли домой, вчетвером, он размахнулся и бросил бутылку Хванчкары, которую захватили с собой, прямо в снег; она улетела далеко, метров за тридцать и утонула в сугробе, по крайней мере, найти её в тот вечер не смогли. Зачем он бросил эту бутылку, она не могла вспомнить. Помнила, что утром, когда у всех болели головы, а спиртное продавалось только с двух часов дня, Дима с другом пошли на остановку и нашли эту бутылку вина; словно предвидел, что будет на другой день, хотя, это было не сложно.

В ту первую ночь у них ничего не получилось. Он успел лишь раздеть её до пояса… так и заснув, уткнувшись носом в высоко вздымающуюся от волнения грудь, с остро торчащими сосками. На второй день остаться у его друга, не смогла она, и они расстались почти на два месяца.

Потом, он приехал… и с порога, бросил в неё огромной охапкой алых роз… она сильно уколола палец, пытаясь поймать цветы.

В ту ночь он был почти трезв, и она запомнила её на всю жизнь… В мгновениях между вечностью их любви он играл на гитаре и пел песни: "Я спросил у тополя…" и "Для меня нет тебя прекрасней", и ещё они танцевали, голые, медленное танго, почти такое же, как звучало сейчас.

— Может, хочешь танцевать? — спросил её спутник, и она взглянула мимо него. — Если захочешь, скажи! — не унимался он, видимо, желая поскорее прижать к себе её всё ещё роскошное, гибкое тело.

— Я не хочу танцевать, пожалуй, уже поздно, — ответила она, всё ещё глядя мимо.

— Поздно? — кавалер удивлённо взглянул на часы.

Она заметила его движение и снисходительно улыбнулась.

— Не обращай внимания Никита, это я так о своём — о женском. Но, может, ты и прав! Пойдем-ка отсюда, что-то скучно стало.

— А чашку кофе дашь? — Никита напрягся…

Лиза внимательно посмотрела на него, помолчала и вздохнула: