Мечи с севера - Генри Триз

Гонец набрал побольше воздуха и заговорил:

– Вот вам перечень приключившихся с нами несчастий: Михаил Каталакт умер, то ли от болезни, то ли от яда, а может быть, он был удушен – точно никто не знает, а узнавать небезопасно. Его вдова, Зоя, выказав положенную приличиями скорбь, взвела в сан императора племянника своего покойного мужа, некого Михаила Калафата, и самолично короновала его. Мало она, видно, его знала. Оказавшись на троне, он первым делом заточил ее в монастырь на острове Принкино.

Харальд вздохнул и сказал с мрачноватой улыбкой:

– А он сообразительный малый, этот Михаил Калафат. Он куда дальновидней, чем два предыдущих базилевса.

Гонец невесело засмеялся.

– Теперь он вообще ничего не видит. Византийцы подняли восстание и освободили Зою. Она тут же заставила Калафата горько пожалеть о нанесенном ей оскорблении. По ее приказу он был ослеплен и заточен в монастырь. Теперь она правит совместно со своей безумной сестрой Феодорой, творя, что Бог на душу положит.

– Пусть их делают, что хотят, лишь бы присылали жалование моему войску, – сказал Харальд. – Остальное меня не касается.

Гонец снова рассмеялся.

– Привезенное мною послание очень даже касается тебя, господин. Императрицы эти повелевают тебе немедля возвратиться в Византию держать перед ними ответ за все твои дела.

Харальда эти слова немало позабавили.

– Они мне повелевают! Две дуры-бабы мне повелевают! Я еще понимаю, когда приказывает император, которому я присягал на верность. Но чтобы мной командовали женщины, которые заняты лишь духами да молитвами, а о том, как должно управлять империей, и не помыслят! Нет, друг мой, таких повелений Харальд сын Сигурда не выполняет.

– Так ты не вернешься в Византию, стратег? – спросил гонец.

– Отчего же, вернусь, – ответил Харальд, – только не так, как они думают. По-ихнему, я приеду один и буду валяться у них в ногах, вымаливая пощады. Я же приведу с собой всех варягов из Палестины. Что-то эти дамочки запоют, когда мы войдем в Золотой Рог.

– Я передам им твои слова, – сказал гонец.

Но Харальд кивнул Ульву и Эйстейну, и те моментально скрутили ромею руки и обмотали конец веревки вокруг луки его седла.

– Нет уж, дружок, – проговорил Харальд. – Мы сами, лично сообщим им, что думаем обо всем этом. Ты свой долг исполнил, пора тебе немного отдохнуть. Мы оставим тебя у наших друзей-сарацин в Иерусалиме. Они за тобой присмотрят, пока мы не доберемся до Мраморного моря.

Гонец улыбнулся и кивнул.

– Спасибо, господин. Мне не очень-то хотелось передавать императрицам то, что ты сказал.

БРОНЗОВАЯ БРОШЬ

Обратный путь в Иерусалим варяги проделали в молчании. Каждый думал, о том, какой серьезный шаг они собираются предпринять, ведь воевать с самим Константинополем – не шутка. Но никому даже в голову не пришла мысль выступить против харальдова решения. Согласны с ним были и командиры гарнизонов, собравшиеся об эту пору в Иерусалиме.

– Если мы немедля не выступим единым фронтом против этих сбесившихся баб, они до конца наших дней будут помыкать нами, как рабами, – сказал командир аскалонского гарнизона. – Мужчина должен уметь постоять за себя, особенно если он норманн.

Во все варяжские гарнизоны были посланы гонцы с приказом сниматься с места и двигаться к сборному пункту. Общий сбор был назначен через неделю, причем к этому времени войско должно было быть совершенно готово к погрузке на корабли, оставленные в порту Яффа.

Когда же все эти приготовления были позади, Харальд сказал своим названным братьям:

– Я сейчас отправлюсь к сарацинскому эмиру Иерусалима, объясню ему, что у нас и как, скажу, что как только интересующие нас вопросы в Византии будут решены, мы вернемся и пробудем здесь до окончания строительства церкви.

Ульв, Халльдор, Хельге и Эйстейн согласились, что именно так и нужно поступить, так будет по честному. Вместе с Халльдором они отправились на площадь, где стоял дворец эмира. Все пятеро опоясались мечами, надели шлемы и плащи, но кольчуги оставили дома: весь день палила жара, и к вечеру духота стала просто невыносимой.

Но когда они проходили мимо строящейся церкви, где с утра до позднего вечера трудились каменщики, то перед ними открылась картина, заставившая их остановиться.

Прямо к главной двери церкви тянулась вереница женщин в черном, которые со стенаниями посыпали себе головы пеплом, как будто совершая покаяние. В середине этой толпы стояли крытые носилки с черными занавесками и серебряными ножками в виде львиных лап. По углам паланкина были четыре столба, тоже серебряные, но в виде пальмовых стволов, увенчанных яшмовыми кронами.

– Не могу переносить женского воя, – мрачно сказал Халльдор. – Хотел сказать, что у меня от него зубы ноют, да вспомнил, что никаких зубов у меня больше нет.

– Должно быть, у них кто умер или вот-вот умрет, – заметил Ульв.

– Судя по темным одеждам, они армянки или же сириянки из общины друзов[23], – вступил в разговор Хельге. – Они совершенно не похожи на тех женщин, которых мне доводилось встречать. Странные они, эти чужеземки. Но посмотреть на них интересно.

– Ты, наверное, лишился зрения, как бедный Михаил Калафат, – сказал Эйстейн. – Даже я узнал трех из них. Это госпожи Эвфемия, Анна и София, самые что ни на есть приближенные к Византийской императорской фамилии придворные дамы.

– Тогда нам, может, не придется ехать в Константинополь, чтобы спросить у императрицы, какую игру она затеяла, – проговорил Харальд, – вероятно она сейчас, в эту минуту, находится всего в нескольких шагах от нас. Может, она сейчас в толпе плакальщиц.

Не обращая внимания на двух конников в капюшонах, с копьями в руках, охранявших женщин в черном, он двинулся сквозь толпу к богатым носилкам, а, протолкнувшись к ним, бесцеремонно отдернул занавеску, открыл было рот, чтобы разразиться гневной тирадой, да так с раскрытым ртом и остался. В паланкине сидела, глядя на него огромными темными глазами бледная, как полотно, одетая в траур Мария Анастасия Аргира. Румяна на щеках девушки лишь подчеркивали ее бледность, отчего скорбное лицо Марии выглядело чуть ли не комично.

Когда Мария увидела Харальда, лицо ее осветилось радостью. Она выпорхнула из паланкина и обняла его, воскликнув:

– Вот ты где, викинг! Мне говорили, что ты погиб на Сицилии. А ты – вот он!

Женщины в черном перестали стенать и молча воззрились на свою царевну, которая обнимала здоровенного варяга. Оба всадника в капюшонах пустили было своих коней к носилкам, опуская при этом копья, но Эйстейн подошел к одному из них, вежливо тронул его за колено и сказал: