А земля пребывает вовеки - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На прощанье он обещал Анне Валериановне, «поуправившись с делами», со всем своим имуществом навсегда переселиться в «Усладу», жить там втроём, тихо-мирно, поминая погибшую голубку Людмилу. «Мы вроде как родственники».
Но вернуться ему не было суждено. Встретив наконец Варвару, он кинулся на неё с ножом. В ярости он был неловок, нанёс только лёгкую рану, сам же был схвачен и расстрелян на месте.
Теперь месяцами потянулась в «Усладе» монотонная, серая, придушенная жизнь. Обе Головины поселились в одной маленькой комнате. Они вели странное существование, похожее не на жизнь, а на длительный беспокойный сон. Дом умирал вместе с ними. Тускнели окна, осыпались потолки, рассыхались полы, обвисали обои. Паркет скрипел, взвизгивали, раскрываясь, двери. Шторы на окнах стали темны и непрозрачны от пыли. Вновь выбитые стёкла окон уже не заклеивались газетной бумагой, не забивались снаружи досками, и ветер гулял по дому. Он вызывал к жизни давно затихшие звуки. Вдруг явственно слышался вальс из большого белого зала; Димитрий поспешно, знакомым твёрдым шагом взбегал по лестнице; Борис откуда-то звал Милу, и раздавался вдруг её жалобный тихий смех – так она смеялась в горькие дни, стараясь показать, что совсем не страдает. И среди ночи, прислушиваясь, генеральша садилась на своей постели.
– Возможно ли? Кто-то танцует мазурку в зале?
Испуганная, она окликала тётю. Анна Валериановна садилась на постели:
– Нет, нет, успокойся. Нет никого. Тебе показалось.
Они обе сидели и слушали. Ветер! Это только ветер гуляет по залу. Но вдруг обе слышали явственно тихий серебряный звон шпор генерала.
– Он стоит за дверью? Открой…
Анна Валериановна, сама наполовину поверив, распахивала дверь: врывался холод и ветер. Нет никого.
Они обнищали. Они вели полуголодное существование. Глаша, выйдя замуж, покинула их. Иногда она прибегала с ломтиком белого хлеба или кусочками грязного сахара, всегда с заботливым, ласковым словом. О Миле не было слышно. Давно не ходила почта, а когда она восстановилась, люди научились бояться писем – старались уже никому не писать и ни от кого не ожидать известий. Всё навлекало подозрения, всё было опасно.
Мавра кралась на базар с вещами для обмена на пищу. Этот обмен преследовался законом. Надо действовать с опаской. Она приносила – на троих – горсточку гороха, пару подгнивших репок, сухую воблу и редко-редко кусочек сала. Когда не было пищи, Головины не ели. Их потребности всё суживались, и обе женщины постепенно превращались в бесплотные тени. Мать всё больше молилась. Она верила, что живы и Борис, и Мила. Не менее живыми ей казались и умершие, и она вдруг начинала тихую беседу с покойным мужем и Димитрием. Она угасала, но в душе её был мир.
Но Анна Валериановна чувствовала иначе. Простить? Никогда! Забыть? Никогда! Скрытый вулкан негодования и мести кипел в её сердце. Лавою выливались едкие слова. Внешне спокойная, обычно молчаливая, она внутренне беспрестанно судила, обвиняла, приговаривала к наказаниям. Сердце её черствело, темнело лицо, крепче сжимались губы. Услышав о каком-либо новом несчастье, следствии революции, она бросала два-три слова, сквозь зубы:
– Век каторжан! Каторга правит миром. Чего ж ожидать!
Она всё более усваивала нестерпимо надменный тон, высокомерный жест, едкое и колкое слово, презрительный и брезгливый взгляд. Она, бывшая воплощением сдержанной вежливости, могла теперь и крикнуть, и топнуть на единственную служанку, которой была обязана благодарностью. И странно сказать, Мавре Кондратьевне такие вспышки доставляли прямо-таки наслаждение. Оставшись одна в своей кухне, она с горьким удовлетворением восклицала:
– Смотрите сюда, люди добрые! Без жалованья служу, живот свой полагаю, а она кричит-топает. Ни копейки не платит, а командир – требует! Распинаюсь, расстилаюсь, а мне за то одни выговоры! Господи Боже мой, когда же явишься Ты за душою моею? – И она ещё усерднее бралась за свою работу.
Глухая к событиям, ничем на них не отзываясь, слепая к грандиозности того, что вокруг происходило, «Услада» жила своею одинокою мышиной норкой.
Кончался день. Прибрав кухню, Мавра садилась у окошка и тихо скулила о чём-то своём. Генеральша до полуночи молилась, стоя на коленях. Они не зажигали ламп: не было ни электричества, ни керосина. Анна Валериановна тихо играла фуги Баха. Маленькое пианино было расстроено. Она, казалось, не замечала этого. Эта музыка, что когда-то была её сумеречным состоянием, относившим её в полусознательное бытие, теперь являлась почти единственным звеном, соединявшим её с прежнею Анной Валериановной.
Глава XVII
Большевики постепенно укреплялись во власти. Образовав твёрдое правительство, они «очищали страну от врагов». «Врагов» было множество – и явных, и тайных, и потенциальных. Надо было уничтожить и тех, кто сражался ещё с большевиками явно, на поле битвы, и тех, кто следил за борьбой, сидя дома, но готовый кинуться вперёд – пожинать плоды первой же решительной победы над ними; всех молчаливых, но подозреваемых попутчиков, всех безгласных критиков – всех, кто б ы л или мог когда-то б ы т ь врагом, – его гнездо, его семью, его детей. По вине, по доносу, по подозрению, по интуиции их надо было искать, ловить, обличать, судить, приговаривать, уничтожать.
«Праздник» революции прошёл давно. Наступило пробуждение и тёмные будние дни – голодные, нищие и страшные для всех – и для врагов, и для победителей. Необходимо было строить новую жизнь, и тут же, сейчас же, немедленно.
Варвара Бублик была очень занята. Она перенесла много лишений, опасностей, ран и болезней, но сила её духа не иссякла и энтузиазм не погас. Она оставалась слугой коммунизма. Спала она и на сырой земле, и на соломе, знала и дни совсем без сна; грязной тряпкой перевязывала и свои раны, и раны товарищей. Но вот, закончив походы и сражения, она вновь явилась в родном городе высшей гражданской властью, была «брошена» партией для строительства «новой жизни».
Но прежде чем строить, нужно было расчистить место от обломков старого. Она собиралась строить крепко, навеки, на тысячелетия вперёд, строить, невзирая на труд, на цену, не считая жертв и потерь. Надо было, чтобы корень новой жизни врос глубоко в почву, чтоб там укрепился и чтобы уже никому, никогда не было по силам его выдернуть. Для этого почва должна быть оздоровлена, очищена от старых корней и семян.
С этим заданием и приехала Варвара в родной город, именно туда, где она знала «прежних людей» и их положение. Она, конечно, не позабыла и об «Усладе».
Но ч т о была «Услада» теперь? Маленький, уже фантастический остров, на время позабытый в бурном океане революции. Жил ещё там
