Сиятельный - Павел Корнев

— Вот это да! — только и присвистнул он. — Потрясающе!

Не выдержав, я последовал примеру поэта и тоже купил газету, но открыл ее сразу на странице с криминальной хроникой. Потесненная неожиданной сенсацией заметка об убийствах в среде творческой интеллигенции обнаружилась именно там, и ни моей фотографии, ни даже простого упоминания имени в ней не оказалось.

Я вспомнил замечание Бастиана Морана о чрезмерном тщеславии, нервно смял газету и в раздражении швырнул в урну. Не попал, но поднимать не стал.

К дьяволу ее! Пропади она пропадом!

— Ну, идем? — дернул я увлеченного чтением Альберта.

— Погоди! — отмахнулся тот. — Прокруст вернулся! Представляешь?

— Верь больше газетчикам!

— Лужи крови! Оторванные конечности! — и не подумал уняться Альберт Брандт. — Знаешь, Лео, ты был слишком мал, а я с большим интересом следил за публикациями о Прокрусте. Это его почерк!

Прокрустом газетчики прозвали убийцу, который имел обыкновение рвать жертв голыми руками. Всякое новое его преступление неизменно вызывало огромный общественный резонанс, и на протяжении многих лет газеты периодически выходили с броскими заголовками: «Чудовищная бойня!» или «Прокруст водит полицию за нос!».

Убийства случались каждые полгода или немного чаще, но сыщики за все это время не приблизились к разгадке ни на миллиметр. А потом Прокруст просто исчез.

Умер.

— Забудь, Альберт! — оборвал я приятеля. — Он давно мертв. Сколько лет о нем ничего не слышно, шесть? Семь? Слишком долгий срок!

Поэт лишь отмахнулся.

— Оборотни не останавливаются! Они не способны побороть свою звериную натуру! — безапелляционно заявил он. — Долгий перерыв? Что ж, Прокруст мог уехать из города. А теперь вернулся!

— Еще он мог умереть, — резонно заметил я, — а газетчики могли высосать сенсацию из пальца. Ставлю на этот вариант.

— Поэма «Живущий в ночи», как тебе? — будто не услышал меня Альберт. — Если Прокруст действительно вернулся, это станет горячей темой.

— Выставишь себя на посмешище, — предупредил я и протянул в окошечко кассы мятую пятерку. — Два билета, будьте добры, — потом повернулся к поэту и посоветовал: — Лучше выкинь эту глупость из головы…

Альберт ответил взглядом, полным скепсиса, и аккуратно свернул газету в трубочку.

— Ты меня не убедил.

— Пожалеешь.

— Не спорь, дружище, это золотая жила!

Переругиваясь, мы прошли в высоченную арку, и там Альберт сразу убежал делать ставки. Я деньги на ветер бросать не стал и якобы небрежно облокотился на каменные перила лестницы в ожидании приятеля, а на деле — просто давал отдых усталым ногам.

И вдруг по спине холодок пробежался, словно под пиджак сквозняк забрался. Лютый такой сквозняк, колючий, как куст чертополоха.

Я незамедлительно обернулся, сдвинул дужку очков на самый кончик носа и оглядел проходящую мимо публику поверх затемненных линз. Не заметил ничего подозрительного и уже собирался вернуть очки на место, как вдруг краешком глаза уловил на плече одного из зрителей странную тень. Она то расплывалась в смутное марево, то приобретала некую долю реальности, но и так и так взгляд соскальзывал с нее, не давая рассмотреть.

Я немедленно ринулся вдогонку за незнакомцем и, без всякого сомнения, нагнал бы его, не подвернись на ступеньке отбитая нога. А так, пока охал от боли и восстанавливал равновесие, странный господин уже скрылся из виду, и меня перехватил Альберт.

— Лео! — удивился он. — Ты куда?

— Уже никуда, — поморщился я, сообразив, что не сумел запомнить ни лица, ни даже одежды странного незнакомца.

Да и что бы я ему сказал? «У вас тень на плече?»

Бред!

— Идем! — поторопил меня поэт. — Начинается забег!

В одной руке у него была зажата стопка билетиков со ставками, в другой — взятый напрокат театральный бинокль, и стало ясно, что Альберт твердо намерен провести время с толком; от его былого скептицизма не осталось и следа.

Мы прошли на ипподром и по вытертым за долгие века ступеням поднялись на второй ярус. Зрителей хватало и здесь, но в силу огромных размеров амфитеатра отыскать свободное место не составило никакого труда; древние строили с размахом, этого у них не отнять.

Перед нами раскинулось настоящее поле; в центре зеленел газон, вокруг него вытянутым овалом тянулась беговая дорожка. Одновременно здесь могло идти до полудюжины спортивных соревнований, неспроста барон де Кубертен настоял на проведении Третьих Олимпийских игр именно в Новом Вавилоне.

Столпотворение тогда царило изрядное…

Небо по–прежнему затягивала серая пелена облаков, поэтому Альберт отмахнулся от предлагавшего солнечные зонтики старика, уселся на каменную скамью и достал фляжку. Свернул пробку, и до меня донесся тонкий аромат кальвадоса.

Я забрал у поэта отделанный пожелтевшей слоновой костью бинокль и задрал голову, разглядывая паривший над ареной дирижабль. Несмотря на порывы ветра, тот висел на одном месте, словно приклеенный; весь ипподром был оттуда как на ладони.

— Лошади бегают по земле, не по небу, — напомнил Альберт, сделав очередной глоток.

— В курсе, — буркнул я и перевел бинокль на ложу для почетных гостей.

Елизавета—Мария фон Нальц сидела там рука об руку с племянником министра юстиции, рыхлым юношей в костюме ценой в полдюжины моих, и сердце заныло, будто его проткнули ржавой иглой.

— И по ложам для богатеев лошади тоже не бегают, — усмехнулся поэт, проследив за моим взглядом.

Я оторвался от бинокля, выразительно глянул на приятеля и спросил:

— Много денег просадил на ставках?

— С чего ты взял, что я их просадил? — возмутился Альберт, задетый моим выпадом за живое. — Да я только с Адмирала все остальные ставки отобью, а он точно придет первым!

— Верный фаворит? Кто подсказал?

Поэт лишь многозначительно фыркнул, забрал бинокль и принялся следить за сорвавшимися с места лошадьми. С невероятной скоростью основная группа пронеслась мимо нас; тогда я толкнул поэта в бок и поинтересовался:

— Ну что?

— Адмирал выставлен на следующий забег, — сообщил Альберт, не отрываясь от окуляров.

— Да ну тебя! — отмахнулся я и покачал головой: — Как можно доверять свои деньги неразумным тварям и наездникам, главным достоинством которых является малый вес?

— Напомни, Лео, кто вытащил меня сюда?

— Интересуюсь с целью поддержать беседу.

— Ах так! — Поэт принял вызов и без малейшей заминки парировал: — Игроки в кости и рулетку куда больше полагаются на случайности, нежели завсегдатаи бегов. Те смотрят на лошадь, смотрят на жокея. Изучают статистику, выясняют, в каком состоянии подошли к гонке всадник и скакун. Как они ладят друг с другом, как работают против выставленных на забег конкурентов. Это целая наука, друг мой. Целая наука!

Я рассмеялся.

— Но занимается всем этим какой–то жучок, который не постеснялся содрать с тебя и еще дюжины простаков пару десяток за якобы верную ставку.

— Пятерку, всего лишь пятерку, — поправил меня Альберт. — И ставка действительно верная, Адмирал придет первым.

— Ты выкинул деньги на ветер и скоро в этом убедишься.

— Пари? — предложил поэт.

— Было бы бесчестно с моей стороны усугублять твои потери, — отказался я. — Смотри, уже выводят лошадей.

Альберт вновь приник к биноклю, потом сунул его мне.

— Ты только посмотри на этого красавца! Он просто обречен на победу!

Я взглянул и невольно проникся уверенностью приятеля. Адмирал впечатлял, жгуты мускулов перекатывались под лоснящейся шкурой грациозного животного, движения были плавны и уверенны.

— Позволь! — Поэт забрал бинокль и замурлыкал себе под нос неразборчивую песенку. Потом пихнул меня в бок и кивнул на арену. — Нет, ты только посмотри!

— Да смотрю я, смотрю, — пробормотал я без особого, впрочем, энтузиазма.

Старт! Лошади сорвались с места, и вперед сразу вырвался Адмирал. Он несся подобно ветру и после второго поворота опережал ближайшего преследователя более чем на два корпуса.

— Давай! — заорал Альберт, когда скакуны проносились мимо нас. — Жми! Быстрее!

А вскоре добавил еще пару слов, целиком и полностью нецензурных.

И было от чего!

Бежавший на вторых ролях жеребец с белой отметиной на лбу неожиданно прибавил и начал сокращать отделявшее его от фаворита расстояние. Жокей в черном шлеме и красном камзоле приник к его спине, словно приклеенный.

— Беги, черт тебя дери! — взвыл поэт. — Беги!

Но вот уже отставание сократилось до половины корпуса, затем лошади помчались ноздря в ноздрю, совершили очередной поворот, и Альберт вновь прилип к биноклю.

— Шевели копытами, старая кляча! — зло бормотал он себе под нос, временами перемежая призывы такими заковыристыми словечками, которые заставили бы озадаченно почесать затылок и портового грузчика.