1939: последние недели мира. Как была развязана империалистами вторая мировая война. - Игорь Овсяный

В это самое время, в 17.30, рейхсканцлер принимает французского посла Кулондра. Он вручает ему личное послание для передачи Даладье. Рейх не имеет враждебных намерений в отношении Франции, пишет «фюрер», сама мысль о возможности возникновения конфликта между двумя странами для него мучительна! Но это уже от него не зависит: Германия не может более мириться с «провокациями со стороны Польши». Если возникнет новый инцидент, он будет вынужден действовать. «Я желаю избежать конфликта с вашей страной, – подчеркивает Гитлер. – Я не нападу на Францию, но если она вступит в конфликт, то я пойду на все».

Разумеется, «фюрер» прекрасно знал о настроениях могущественных «200 семейств» финансовой олигархии Франции: любой ценой избежать войны с Германией из опасения социальных потрясений. Среди их многочисленных ставленников как в государственном аппарате, так и в армии был и министр иностранных дел Ж. Бонне, уже не раз оказывавший неоценимые услуги гитлеровцам. «Умирать за Данциг?» – шумели могильщики Франции, заботясь больше о том, чтобы направить нацистский рейх против Советского Союза, чем о судьбах собственного народа. Словом, в отношении позиции Франции гитлеровцы не испытывали большого беспокойства.

Из Рима, однако, все еще не поступал ответ, и «фюрер» нервничал: он отдал приказ о нападении на Польшу, не поставив в известность «высокочтимого» союзника.

Послание дошло до Муссолини лишь в 15.20. Приняв посла в своем рабочем кабинете в «Палаццо Венеция», «дуче» дважды прочел текст, переведя с немецкого на итальянский для присутствовавшего при этом Чиано. Затем решительным тоном заявил, что будет «полностью и безусловно» рядом с Гитлером, а письменный ответ даст несколько позже…

Провожая посла, Чиано держался не менее воинственно. Все разговоры о возможности сохранения мира уже излишни, заявил он. Наш лозунг теперь не «мир», а «победа»! Едва распростившись с Макензеном, Чиано, перескакивая через ступени, спешит обратно к Муссолини и горячо убеждает его изменить позицию. Ни в военном, ни в экономическом отношении Италия к войне не готова. Народ не скрывает своего недовольства перспективой вовлечения в войну из-за союза с Германией. («Мобилизованные крестьяне проклинали „этих чертей немцев“, – отметил Чиано в своем дневнике.) Это отразится на прочности режима. Король не скрывает, что он против, генеральный штаб держится очень сдержанно…

«Человек, лишенный нервов» уже давно колеблется. Не далее как утром он дал согласие (еще не зная о послании Гитлера) сообщить в Берлин, что Италия на первое время останется вне конфликта и определит свою позицию позже, когда завершит перевооружение. Но затем Муссолини срочно вернул Чиано: передумал. Он боится, что подобный шаг вызовет недовольство «фюрера», и готов выступить немедленно.

После визита Макензена «дуче» с помощью Чиано нашел компромиссную формулу. Чиано сообщает официальный ответ итальянскому послу в Берлине по телефону клером для передачи Гитлеру.

Аттолико появился в рейхсканцелярии в 18 часов с минутами. Несколько раньше Ф. Гессе, представитель германского телеграфного агентства, сообщил по телефону из Лондона неожиданную новость: сегодня будет подписан англо-польский договор о взаимной помощи. Правда, текста документа еще нет, и это лишает возможности оценить его подлинное значение. С тем большим нетерпением спешит Гитлер узнать содержание ответа из Рима.

Итальянский посол сначала вручает рейхсканцлеру личное письмо Муссолини – почти плаксивое извинение диктатора: «Это один из самых мучительных моментов в моей жизни… Я прошу Вас понять положение, в котором я нахожусь… К несчастью, я вынужден сообщить Вам, что Италия, не располагая необходимыми видами сырья и вооружением, не может вступить в войну».

В официальном ответе «дуче» излагает позицию Италии следующим образом:

«Если Германия нападет на Польшу и конфликт останется локализованным, Италия предоставит Германии политическую и экономическую помощь в той форме, в которой она будет необходима.

Если Германия нападет на Польшу и ее союзники контратакуют Германию, то я полагал бы целесообразным не брать на себя инициативы в развязывании военных действий, имея в виду существующее (курсив в оригинале. – Авт.) состояние подготовки Италии к войне, о чем мы неоднократно и своевременно сообщали Вам, фюрер, и фон Риббентропу.

Наше вмешательство, однако, могло бы быть осуществлено сразу, при условии, что Германия предоставит нам немедленно военную технику и сырьевые материалы, необходимые нам для того, чтобы противостоять нападению французов и англичан, которое они предпримут, несомненно, прежде всего против нас».

Это – отказ. «Стальной пакт», совсем недавно с большой помпой поданный фашистской прессой, «не сработал». С ледяной холодностью Гитлер отпускает Аттолико. «Итальянцы ведут себя точно так, как в 1914 году!»[54] – с возмущением бросает он, как только посол вышел.

В периоды острых кризисов развитие событий имеет свою внутреннюю логику, но внешне их поток нередко выглядит фантастически. Примерно в те же минуты, когда Гитлер беседовал с Аттолико, Гессе передал по телефону содержание англо-польского договора, подписанного в Лондоне в 17.35.

Две неприятные новости, поступившие практически в один момент, вышибли Гитлера из седла. Азартный игрок, делавший ставку на наглый блеф, который удавался в отношениях с «западными демократиями» только потому, что ему «подыгрывали», на этот раз струсил. Подписание Англией договора с Польшей он воспринял – совершенно ошибочно – как свидетельство провала предпринятого им утром того же дня дипломатического демарша через Гендерсона. (В действительности телеграмма Гендерсона, содержавшая предложение Гитлера о «защите Британской империи», поступила в Лондон лишь на полчаса позже, в 18 часов 25 минут, 25 августа.)

– Политический результат моего письма явился прямо противоположным моим расчетам, – заявил Гитлер своим приспешникам, оказавшимся в тот момент рядом. – Теперь позиция Англии станет значительно тверже.

Лихорадочно пытаясь понять причины такого поворота (фактически не имевшего места) в позиции Англии, Гитлер вдруг предположил, что всему виной Муссолини. Мелькнула догадка: должно быть, в середине дня «дуче» тайно сообщил в Лондон о намерении остаться вне войны, и тогда Чемберлен – через два часа! – решил подписать договор с Польшей.

У «фюрера» сдали нервы. Он стал метаться по кабинету.

– Немедленно разыскать Браухича!

Хотя ставка главнокомандующего сухопутными силами как раз в то время по плану мобилизации переводилась в Цоссен, генерала удалось найти в Берлине.

– Еще возможно отменить вторжение? – бросился к нему Гитлер.

Браухич в первую минуту опешил.

– Можно попытаться остановить войска у самой границы, – ответил он.

– Тогда немедленно отмените приказ!

В генеральном штабе сухопутных войск – паника. Отменить наступление, когда получен окончательный приказ и вся армия находится в движении! Удастся ли в оставшееся время сообщить новый приказ всем подразделениям?

«Каждый солдат, – пишет в своих воспоминаниях бывший гитлеровский генерал Ф. Манштейн, – легко представит себе, что означает отменить в самый последний момент приказ о выступлении. Три армии, занимавшие фронт между Нижней Силезией и восточной частью Словакии и полным ходом двигавшиеся к границе, должны были быть остановлены в течение нескольких часов. Задача тем более трудная, что все штабы, во всяком случае до уровня дивизии, сами находились на марше, а радиосвязь была еще запрещена, чтобы не демаскировать расположение частей».

Связные офицеры, вскочив в машины, догоняют движущиеся подразделения, – надо вернуть патрули, остановить колонны автомашин и артиллерии, отозвать выдвинутые вперед танковые части. Танковый корпус генерала Клейста удается задержать лишь благодаря тому, что штабной офицер, вылетевший на самолете, в темноте совершил посадку возле головной колонны, у самой границы.

И все же приказ о выступлении дошел до некоторых подразделений с опозданием, и на ряде участков границы фашистские войска начали предусмотренные планом вторжения операции. Польское военное командование, привыкшее к частым гитлеровским провокациям, так и не поняло, что же происходит. В сообщении генерального штаба на другой день было лишь отмечено, что в ночь на 26 августа многочисленные германские банды пересекли границу на различных участках и обстреляли заставы. Не знало польское командование и о том, что специально созданные гитлеровцами группы диверсантов, которым было поручено захватить ряд польских стратегических объектов за несколько часов до назначенного срока вторжения, не успели получить приказ об отзыве и продолжали действовать на чужой территории.