1939: последние недели мира. Как была развязана империалистами вторая мировая война. - Игорь Овсяный

Утром 22 августа Чемберлен, Галифакс и Г. Вильсон отработали проект письма германскому рейхсканцлеру. Затем стало известно о предстоящем визите в Москву Риббентропа. Вечером того же дня письмо было окончательно согласовано и направлено Гендерсону.

Прибыв в «Бергхоф» на специальном самолете вместе с Вайцзекером, 23 августа Гендерсон был принят Гитлером и вручил ему личное послание британского премьера. Напомнив о принятых Англией обязательствах в отношении Польши, Чемберлен большую часть письма посвятил попыткам убедить «фюрера», что вопрос о его претензиях к Варшаве можно разрешить мирным путем, если будет восстановлена «атмосфера доверия» (!), При этом следовало бы, отмечалось в письме, обсудить более широкие проблемы будущих международных отношений, «включая вопросы, в которых заинтересованы как мы, так и вы». Намек был достаточно прозрачным. Далее Чемберлен предлагал прямые германо-польские переговоры и сообщил о готовности английского правительства быть в них посредником.

В беседе с Гендерсоном «фюрер» не скрывал своего «раздражения». В грубой форме он выговаривал послу за предоставленные Англией «гарантии» Польше. Любопытные комментарии, относящиеся к описываемой беседе, содержатся в мемуарах присутствовавшего при этом Вайцзекера. Резкие обвинения в адрес Англии, пишет он, были рассчитаны на то, чтобы заставить Чемберлена отказаться от обязательств в отношении Польши. «Едва дверь за послом закрылась, – продолжает он, – Гитлер, хлопнув себя по ляжке, рассмеялся и сказал: „Чемберлен не переживет этого разговора; сегодня вечером его кабинет падет“.

В тот же день Форин оффис получил информацию из Рима от Лорена: Муссолини «клюет». Я уверен, писал посол, что воевать он не будет.

Тем временем из Берлина поступали сообщения, что подготовка к вторжению в Польшу идет полным ходом.

– Думаете ли вы, – спросил Галифакс у Кадогана, – что это означает войну?

– Да, я думаю, что означает, но верю, что ее не будет.

«Парадокс» Кадогана разгадывался просто: он был уверен, что начнется война, но надеялся, что Англии удастся остаться в положении «третьего радующегося».

«Превратить Польшу в груду камней!»

Данцигская бухта лежала, словно расплавленная, в лучах ослепительного солнца – последняя неделя августа была необычайно жаркой в Западной Европе. И вдруг на горизонте, четко выделяясь на фоне безоблачного неба, появились массивный корпус и громоздкие палубные надстройки «Шлезвиг-Голштейна» – германского линкора эпохи первой мировой войны. Он медленно вошел в порт и бросил якорь, словно бросая тем самым вызов всем международным правилам и обычаям, конвенциям и нормам права. Он явился в Данциг «с визитом» без приглашения. Из-под флагов расцвечивания, которыми был украшен корабль, на город глядели жерла 18 орудий, упрятанных в стальные башни.

Линкор прибыл в Данциг 25 августа в 10.15 – в соответствии с графиком подготовки вторжения в Польшу, которое должно было начаться на рассвете 26 августа. Артиллеристам требовалось несколько часов светлого времени для определения объектов обстрела и установления прицелов.

Еще в конце мая генерал Бок, командовавший северной группой армий рейха, обратил внимание Гитлера на стратегическое значение Данцига в связи с подготовкой агрессии против Польши. Он предложил тайно сосредоточить в городе целую дивизию из 12 000 хорошо обученных штурмовиков. Бок высказал мысль, чтобы в день осуществления «Белого плана» Данциг «случайно навестила» группа германских военных судов, которые должны высадить войска для участия в операции по захвату города.

Гитлер одобрил предложения Бока и в середине июня, вызвав адмирала Редера в «Бергхоф»; распорядился организовать в конце июля «дружеский визит» в Данциг двух карманных линкоров, двух крейсеров и группы вспомогательных судов. Министерство иностранных дел, однако, выразило сомнение: присутствие такого количества германских военных кораблей могло навести на мысль, что готовится нападение. Решили ограничиться: посылкой «Шлезвиг-Голштейна» менее чем за сутки до часа «Y» – начала вторжения.

За три дня до этого, утром 22 августа, петляя по серпантину вырубленного в горах шоссе, штабные машины спешили в «Бергхоф», – Гитлер вызвал генералов. Совещание выглядело своеобразно. Командующие родов войск и начальники штабов сидели полукругом перед массивным столом, за которым расположился «фюрер». Говорил только он. «Я созвал вас для того, чтобы обрисовать политическое положение, дабы вы получили представление о тех отдельных элементах, на которых основывается мое решение действовать, и тем укрепить ваше доверие».

Поднять дух генералов действительно было необходимо. Скрупулезно рассчитывая нанесение удара по Польше превосходящими силами, они прекрасно понимали, что для большой войны Германия не готова. Армия обеспечена боеприпасами лишь на шесть недель военных операций, ощущалась острая нехватка стали, нефти, других стратегических материалов. Речь шла, таким образом, об опасной авантюре.

Каковы были шансы на успех? В своем выступлении Гитлер на первый план выдвинул «персональные факторы». «В значительной мере все зависит от меня, от моего существования… Мое существование является фактором огромного значения».

Второй персональный фактор – это Муссолини. И его существование тоже является решающим. Случись с ним что-нибудь, и союзническая верность Италии будет ненадежной. «Дуче – человек, лишенный нервов».

«Отношения с Польшей стали невыносимыми… – говорится в записи выступления Гитлера. – Мои предложения Польше (Данциг, коридор) были сорваны вмешательством Англии. Польша изменила свой тон по отношению к нам… Допустить переход инициативы в чужие руки нельзя. Сейчас момент благоприятнее, чем будет через 2—3 года. Покушение на меня или Муссолини могло бы изменить обстановку не в нашу пользу».

Кроме того, благоприятствует политическая обстановка: соперничество Италии, Франции и Великобритании на Средиземном море, натянутые японо-английские отношения, напряженность на Ближнем Востоке. «Для Англии характерен такой факт. Польша хотела получить от нее заем на свое вооружение. Англия же дала ей лишь кредиты… Это говорит о том, что в действительности Англия не собирается поддерживать Польшу. Франция не хочет влезать в эту авантюру».

Рассматривая ответные меры, которые могли бы предпринять западные державы, Гитлер заявил, что блокада Германии оказалась бы неэффективной. Наступление на западе от «линии Мажино» он вообще расценил как невозможное.

«Таких благоприятных обстоятельств через два-три года уже не будет. Никто не знает, как долго я проживу. Поэтому пусть столкновение произойдет именно теперь».

Как можно судить по одной из записей выступления Гитлера (их сохранилось пять), в качестве доказательства нежелания Англии и Франции оказать помощь Польше он сослался на их позицию в ходе московских переговоров: «Только слепой оптимист мог считать, что Сталин окажется настолько сумасшедшим, чтобы не разгадать замысел Англии: подобно тому, как это имело место в первую мировую войну, вести на западе своего рода позиционную войну, а на востоке возложить на Россию всю кровавую ношу войны. Кроме того, западные державы не желали принимать на себя никаких позитивных обязательств, и каждый раз, когда в ходе переговоров возникали связанные с этим конкретные вопросы, переговоры заходили в тупик, поскольку не поступало никакого положительного ответа». Гитлер говорил об этом уверенно, опираясь, очевидно, на данные разведки. Надо полагать, что это высказывание «фюрера» буржуазные идеологи не назовут «советской пропагандой».

После перерыва Гитлер определил на совещании задачи операции. Западные державы, отметил он, при возникновении германо-польского конфликта, разумеется, попытаются спасти свое лицо. Они, возможно, отзовут послов, объявят торговое эмбарго…

«Уничтожение Польши – на первом плане. Цель – истребление живой силы, а не достижение определенной линии. Уничтожение Польши остается первой задачей, если даже начнется война на Западе. Учитывая время года, решающего успеха следует добиться быстро.

Я дам пропагандистский повод для развязывания войны, будет ли он правдоподобен, значения не имеет. Победителя потом не спросят, говорил он правду или нет…

Закрыть сердце для всякой человеческой жалости. Действовать жестоко… Главное – быстрота. Преследование вплоть до полного уничтожения.

Приказ о выступлении будет отдан в ближайшее время, вероятно, в субботу утром».

Установленный еще 14 августа срок вторжения, таким образом, оставался в силе.

Многие из присутствовавших на совещании тайно делали заметки. Канарис незаметно сумел застенографировать почти всю речь Гитлера. Одна из ее записей вскоре попала в руки иностранного корреспондента в Берлине и оттуда уже на четвертый день после описанного совещания находилась в Форин оффисе. В ней, в частности, говорилось следующее: