ПОНЕДЕЛЬНИК - Дима

сегодня ужасные шорохи, и, если, набравшись духу, войти в гостиную, можно наконец

узнать, что за существо здесь обитает. Тебе не любопытно и не неприятно, к двери в

гостиную тянет необоримая сила, ей невозможно сопротивляться. Накатывает апатия. Ты

приоткрываешь дверь.

На полу догорает свеча, криво воткнутая в закапанную воском литровую банку. По углам

разбросаны какие-то одежды вроде телогреек, – сквозь надтреснутые швы они изрыгают

апоплексическую вату. Грязный, маленький камин, но он не горит. Маленький топорик

около него. Больше в этой комнате ничего нет, хотя животная вонь и все остальные запахи

ощущаются здесь особенно сильно. Еще вьется, чешет нос чересчур насыщенный, до

тошноты густой аромат масляной краски. Им тянет откуда-то сверху. Ты открываешь дверь

нараспашку и поднимаешь глаза.

На потолке, в дальнем углу комнаты, словно металлическая паучиха, замершая перед

смертоносным прыжком, стоит кровать. Тебе не было ее видно из-за двери. На кровати

лежит матрешка. Как тебе всегда и казалось, она – гигантских размеров и занимает всю

постель. Одеяло с нее соскользнуло, но на пол сверху не упало, а стекло на потолок.

Матрешка лежит к тебе спиной. Пожухшего темно-зеленого цвета, в блеклом же темно-

красном платке (с твоей стороны на нем видны три-четыре желтые горошины). Ее поясницу

разрезает толстая чернеющая линия. Напрягая зрение, ты обнаруживаешь, что поверхность

куклы испещрена трещинками, а местами даже покрыта лакированными струпьями и

набухшими масляными фурункулами. Со слоновьей ноги матрешки краска почти полностью

облупилась, заголив гниющее дерево.

Кровать расположена наверху прямо перед тобой, – сделай десять шагов, и ты окажется

как раз под спящей игрушкой. Но ты, конечно, не двигаешься с места. Вдруг что-то

привлекает твое внимание на полу, какой-то золотистый блеск, но не огонь свечи, –

инстинктивно подавшись вперед, ты переносишь вес всего тела на одну ногу, и половица под

тобой отчаянно пищит. От такого резкого звука матрешка, конечно же, могла проснуться. И,

потея от страха и стыда, ты внимательно следишь за ее огромной спиной. Вроде бы никаких

движений. Только платок как-то странно поблескивает. Может, сдохла, думаешь ты. Мерный

блеск не прекращается, гипнотизируя тебя, и слишком поздно ты понимаешь, что на самом

деле верхняя часть матрешки поворачивается, подобно голове филина. И медленно-

медленно. Огонь свечки бликует на движущейся лакированной поверхности.

Вскоре тебе открывается лицо матрешки, и ты встречаешься с ней глазами. Это

отвратительное зрелище. Только с лицевой части понятно, насколько кошмарная болезнь

охватила эту некогда жизнерадостную детскую игрушку, полностью изувечив ее. И, что

самое ужасное, руки у матрешки нарисованы, – она не могла сама себе помочь, оказалась не

способна даже подняться с кровати. Совершенно безвольное, агонизирующее существо.

Ты видишь ее глаза – единственный более или менее сохранившийся рисунок. Глаза

живые. Матрешка смотрит на тебя неотрывно, и во взгляде ее столько невыносимой мольбы

о помощи, столько надежды на последний оставшийся шанс и столько непереносимой,

выворачивающей наизнанку боли, что тебе остается только бежать.

В ужасе, захлебываясь блевотиной, ты вылетаешь из проклятой квартиры, неверными

руками открываешь свою дверь и запираешься дома на все замки. Сейчас ты лежишь на полу

в прихожей.

Без сознания.

Пт.

Это происходило так.

Я вышел из своей студенческой кельи и медленно двинулся по коридору в направлении

лифта. Задуманное мной путешествие было сопряжено с большим риском, и я, естественно,

отдавал себе в этом отчет, как и в том, что для достижения намеченной цели мне в первую

86

очередь требовалось не привлекать к себе внимание. В секторе общежития всегда царит

дружественная, веселая атмосфера, все гуляют большими компаниями, здесь постоянно

разгораются интереснейшие споры на духовные темы, и студенты никогда друг друга не

сторонятся – это одно из самых светлых и теплых мест во всем университете. И, тем не

менее, на время мне необходимо было от этого отказаться.

Продвигаясь к лифту, я старался ни с кем не пересекаться и оставаться по возможности

незаметным, чему способствовало заранее принятое мной вещество. Я шел, краем глаза

наблюдая за дорогими мне братьями и сестрами, любимыми друзьями и

единомышленниками, и было так тоскливо осознавать, что, возможно, вижу их в последний

раз. Никто из нас и никогда не проникал без разрешения на такой высокий уровень – это

настолько неуместно, что об этом даже не думают. С карьерным ростом некоторые из наших

собратьев получают официальный перевод на более высокие уровни, но их исход из

университетской зоны – отдельная тема.

Впереди меня поджидала неизвестность и неминуемая расплата. К счастью, вещество,

которое я опробовал еще в лаборатории, полностью сковало мою сущность, – на время я

лишился способности испытывать и страх, и грусть. Иначе мое дерзкое путешествие,

конечно же, было бы не осуществимо. Войдя в пустой лифт, я в последний раз окинул

взглядом массу моих близких и чуть не расплакался. Не прими я смесь из спор гнева, зависти

и гордыни, непременно бы расплакался. И испугался бы. Потому что это так невыносимо

грустно и страшно расставаться с тем, что ты любишь больше всего. Так грустно и страшно

бросать вызов этой любви и знать, что в случае неудачи ты можешь раз и навсегда

исчезнуть. Я люблю Дом, его обитателей и его хозяина. Это самое прекрасное, что есть.

Не раз с тех пор, как я приступил к осуществлению своего плана, меня посещали

сомнения в верности моих действий и страх, что все это закончится катастрофой. И все-таки

один-единственный пункт в своде прав и обязанностей нашего профсоюза неизменно вселял

в меня уверенность, какую-то даже хулиганскую творческую дерзость. Там ведь ясно

сказано, что мы обязаны сопровождать подопечных до самого конца, до последнего пытаться

их расшатать и вернуть на истинный путь. Да, оказавшись в критической ситуации, я сперва

хотел написать заявление об отказе – к тому располагал неудачный опыт моих

однокурсников, еще до меня столкнувшихся с аналогичной проблемой. После этого передо

мной открывались две перспективы: 1) вернуться с практики на кафедру для написания

статей и диссертации, 2) продолжить практическую работу с другим субъектом. Но,

поразмыслив некоторое время, я вдруг понял, что не могу отказаться.

И после разговора со своей однокурсницей я в этом только лишний раз убедился. Это

слабоволие – самолично отказываться от субъекта. Это немудро и невеликодушно. Это

свидетельствует о скудости воображения, отсутствии научного азарта, нежелании бороться и

искать новые пути. А я хотел попробовать. Во мне до сих пор достаточно азарта, желания

воевать и созидать. И даже во время судебного процесса, если он случится, я не побоюсь

сказать, что прекращение опыта при наличии такого энергетического арсенала – это

малодушие. Надо идти до самого конца. Конечно же, такое своеволие не могло понравиться

бюрократической гидре, и нет ничего удивительного в том, что на меня мгновенно

посыпались жалобы, однако высшее начальство, как ни странно, до сих пор молчит, а я, в

свою очередь, уже не могу остановиться.

Стальные двери лифта закрылись, как будто обрубив поток света и дружелюбной

теплоты, исходящий с моего родного уровня. Может быть, в последний раз, – снова

напомнил я себе и про себя же засмеялся, – тогда погибну героем. Увы, с друзьями мне

никак нельзя было попрощаться, иначе они бы меня просто не пустили, но во мне не угасала

вера, что братья и сестры правильно истолкуют мои действия и оценят жертву, на которую я

пошел ради научной работы и Тебя. Добрый смех и искрящаяся любовь моих близких давали

мне силы держаться избранного курса. А вещество, которое надо было принимать каждые

двадцать минут, не позволяло распуститься и стать чересчур заметным. Я набрал цифровую

формулу на панели управления лифтом, и кабина стремительно полетела вверх. Вверх!

87

Может быть, где-то там меня поджидает экстирпационная опасность, но как все-таки