Пищеводитель - Александр Мясников

Поколениями таежный люд рубил охотничьи избушки. Примерно с интервалом километров в 20 расположены небольшие бревенчатые просевшие избы с микроскопическим окошком, низенькой дверью и печкой. Внутри нары и, как правило, столик. Соль, спички, крупы, дрова, миски, котелки… Иногда даже консервы. Никаких замков, иногда щеколда изнутри. Всегда рядом ручей: мы часто так их и находим – идем вдоль ручья и смотрим тропы. Закон простой: пользуйся, но потом все убери, пополни дрова и если есть, что оставить – оставь следующим путникам. Гадить не рекомендуется – это только кажется, что в тайге можно скрыться, вычислят и – смотри выше: «тут прокурор – медведь»…

Остановились мы на ночлег в такой избушке: тесно, тут нары на троих, а мы набились впятером. Но на улице снег, минус 5, хотя и только конец сентября (горы!). Да и воистину медвежий угол – следов море, помнится, охотились мы в этих местах на них как-то. Улеглись кое-как, уснули, а на щеколду закрылись, если кто-то нежданный дверь дернет, то тихо не получится, только со второго раза хилый запор сорвет – а это целая вечность для подготовки спящих и так «вполглаза», бывалых людей! Через какое-то время пришлось вылезать из спальника и выходить на улицу по нужде. Стою, звезды на небе совершенно нереальной величины и яркости, морозный воздух – и вдруг внутри избушки заплясали лучи фонарей. Мне же слышно все, и что я слышу?!

Мужики, там снаружи кто-то есть!

Шаги под окном!

Медведь, по ходу крупный!

В другое время расценил бы как комплимент, но тут затворы защелкали!!!

– Ты держи окно, а я – дверь! – доносится!

– Эй, – кричу, – да я это, вы там охренели, что ли?! – а сам за здоровенный ствол кедра отхожу (в резиновых шлепках по снегу, голый!).

А там затихли, и впрямь к бою приготовились! Выручила защелка на двери. Фонарь светил в дверь, туда же стволы нацелены (кроме того, что «держал» окно), и увидели наконец что щеколда-то открыта! Значит, выходил кто-то. Тут догадались наконец посмотреть вокруг и увидели, что мой спальник пуст!

– Саша, – кричат, – это ты там?!

– Я, так вас и растак! – кричу из-за кедра, но не выхожу. (Для справки: пуля из карабина «Тигр» легко прошивает бревенчатые стены и ствол дерева до 40 см диаметром!) Только когда из избы шутки и смех посыпались, вернулся, злой, про звезды забыл, замерз!

– Я же вам кричал! – говорю…

– А нам казалось – то ли рычит кто, то ли переговаривается…

Вот так, сколько подобных историй слышал, и сам стал участником одной из них!

4. Живерни

Я с детства обожаю живопись. Вероятно, это у меня наследственное. Мой дед – известный советский академик – был большим любителем и знатоком живописи, и страстным коллекционером. Я рос под строгими взглядами портретов Рокотова и Репина. Мой дед вообще любил портреты, люблю их и я. Всматриваешься в лица людей, умерших столетия назад, и понимаешь, что мы ничуть не изменились – там, на их лицах те же печали, те же заботы, те же радости… Прав Николай Заболоцкий:

Любите живопись, поэты,Ведь ей единственной даноДуши изменчивой приметыПереносить на полотно…

Ах, Заболоцкий!

Ее глаза – как два тумана,Полуулыбка, полуплач,Ее глаза – как два обмана,Покрытых мглою неудач…

Так, назад к живописи!)

Но настоящих страсти у меня две: итальянцы эпохи Возрождения и импрессионисты. Великие итальянцы – это чудо, которое досталось нам за какие-то неведомые заслуги перед Богом! Сколько городов разрушено, сколько народов исчезло с лица Земли за последние 500 лет, а нам оставили возможность смотреть на эти волшебные полотна! Смотришь и веришь, что жизнь бесконечна, что смерти нет, что и Добро, и Зло – неотъемлемые части нашего Бытия, но Добра всегда больше…

И импрессионисты. «Производящие впечатление», в грубом переводе. Можно нарисовать красавицу в пышном платье, а можно всего лишь два блестящих лукавых глаза за приспущенной вуалью, обозначенной небрежными мазками. И мы дальше сами додумаем такое, чего никакому самому искусному портретисту передать не по силам! Пробудить воображение, заставить додумать весь образ по нескольким прорисованным деталям – как такое удалось кучке нищих полуголодных, полупьяных художников, чьи имена мы сегодня произносим с благоговением?! Бывший таможенник Клод Моне, Гоген, бросивший ради живописи все и уехавший творить и умирать на Таити, застрелившийся бедный сумасшедший Ван Гог, родовитый Тулуз-Лотрек, также бросивший все из-за своей неистовой страсти к живописи и умерший совсем молодым в полной нищете, подкармливаемый проститутками с Пигаль…

По дороге из Парижа в Руан километров через 60 будет скромный указатель – «Живерни». Многим нашим туристам это слово ни о чем не говорит, и они мчатся мимо – впереди Руанский собор, элитные пляжи и казино Довиля, невероятный Монт Сент-Мишель! А свернуть стоило, еще как стоило! В считанных километрах от трассы стоит дом, в котором жил и творил Клод Моне. Добро бы просто дом – далеко не всегда подобные дома-музеи сохраняют дух хозяина. Но там, через небольшой тоннель под шоссе, когда-то грубо проложенное, прямо через территорию бывшей усадьбы какого-то месье Моне, попадаешь к тому самому пруду, где расположен легендарный мостик и не менее легендарные лилии. Хотя говорят, что вроде как тогда тут была узкоколейка и Моне просто арендовал болотистый участок за ней. Но точно – кто знает. Дорожники – во все времена дорожники, где взбредет, там и прокладывают. Смотришь на эти лилии, и мозг накладывает увиденное с детства знакомое изображение – и голова идет кругом! Многое там изменилось со времен Моне: разрослись вязы и клены, выросла бамбуковая, непонятно кем высаженная роща… Но очарование этого места такой неистовой силы, что кажется, что ты и сам можешь тут творить, что это совсем просто: берешь кисточку, и рука сама выведет эти отражающиеся в пруду багровые листья и проступающие сквозь их дрожащие изображения драгоценные бело-розовые точеные лилии… М-да, если бы!

Ну а дом совсем скромный (мы же не сравниваем его с хижиной Гогена или комнатой Ван Гога в Арле, изображение которой он нам оставил…)

5. Сквозь пелену

Рассказ под таким названием есть у А. Конан-Дойля. Молодая шотландская пара оказалась на раскопках древнеримской крепости. И кое-что показалось им там вдруг до странности знакомым, дальше – больше: на какой-то миг пелена времени расступилась, и они увидели себя в огне бурных событий многовековой давности…

Можно много рассуждать о переселении душ, о наваждениях и прочем – все это бесплодно, потому как недоказуемо. Но вот вам история, которую я не хочу ни комментировать, ни искать ей объяснений, просто изложу.

Я познакомился с моей женой в ранней молодости, и она мне всегда рассказывала, что с рождения называла себя Луизой (хотя для всех была Наташей). Она все детство грезила, что вот идет гулять, спускается во дворе в люк и оказывается в средневековой Франции. И там, в той реальности, она – королева (подчеркивала: бездетная, 6-ти летний ребенок же тогда была, а надо же – какие подробности додумывала!), Луиза, в белом платье, живет в замке! Потом поднимается из люка наверх, в обычный сочинский двор, а тут прошел всего час, и бабушка ее отсутствия даже и не заметила! Все в семье хорошо знали эту историю, Наташе она грезилась до самого совершеннолетия. Я еще подшучивал, как знаток Франции по книгам Дюма: а почему в белом-то, в то время во Франции белое носили только в знак траура и никогда больше! «В белом!» – упрямо повторяла жена!

Прошло много-много лет, и мы приехали на работу во Францию. Каждую свободную от работы минуту, не посвященную прогулкам по городу, посещению музеев, поездкам по окрестностям, мы считали вычеркнутой из жизни зря! Рождение сына ничего не изменило – он впервые посетил Лувр в 5-ти дневном возрасте (ну да, мы «психи» были, как я теперь понимаю!). Молоко, расфасованное в стерильные бутылочки с одноразовыми сосками, запас памперсов, многофункциональная коляска, набор комбинезонов – ходили часами, уезжали в различные города и страны.

И вот мы впервые посетили один из самых красивых и неординарных замков Луары – Шенонсо. В красивейшем парке, стоящем посередине реки Шер, с галереей, соединяющей оба ее берега, – это и сегодня самое наше любимое место. 20 лет назад он еще не был так популярен, как сейчас, и таких толп, как сегодня, там не было. Мы бродили по почти пустым залам и комнатам, и вдруг в одной из них Наташа стала задумчивой и пошла по кругу, легонько трогая шелковую темную обивку стен и мебели.

«Мне кажется, что тут жила женщина», – сказала она. (Я могу поклясться, что, по разгильдяйству, мы ничего, вообще ничего про этот замок не знали и не читали!)

«И ей тут было очень плохо и тоскливо», – добавила она. Положила руку на столик, стоящий у окна с видом на бегущую воду: «А тут она подолгу сидела и писала письма». Потом встрепенулась: «Тут должно быть зеркало!» И, правда, в углу, почти спрятанное за занавеской, висело небольшое старинное зеркало. Наташа подошла и долго-долго смотрелась в него… (Я помню это все 20 лет очень отчетливо!)