Особо одаренная особа - Вересень Мария

То ли у них всегда шел пир, то ли мне так повезло, но подали меня к столу. Овечку воткнули среди тарелок с салатом, а меня поближе к царице, среди рыбы.

— Ты кто такая? — злобно вперила в меня восемнадцать глазок Агриппина, а я открыла рот. Росточком эта Груша была с небольшую собаку, моя овечка на ее фоне выглядела просто великаном. Прямо скажем — ящерица какая-то, а не царица! А шейки тощие, змеиные, только головы человечьи.

— Чего молчишь?! — взвизгнула царица. — Голос потеряла?

Я захохотала, ухватив ближайшую рыбину и размахивая, так что масло брызгало на царских гостей:

— Кто ж тебя так росточком-то обидел?!

Царевна от злости начала раздуваться, гости возмущенно зароптали, а я, увидев поднимающихся стражников, поняла, что мой смех сейчас мне боком выйдет, и заорала:

— Овечка, выручай!

Овечка сорвалась с места и стала бегать вокруг великанов, которые меня пытались схватить, боднуть их у нее не хватало веса, зато она так ловко подворачивалась им под ноги, что великаны спотыкались, падали и роняли друг друга.

Я заозиралась, метнула в гостей пару золотых мисок с салатом и, воспользовавшись тем, что потрясенная моей и овечкиной неучтивостью царевна замерла, ухватила большой золотой казан, выплеснула из него горячий суп прямо на самых рьяных защитников царской особы и накрыла этим самым казаном свою сестричку, сев для надежности сверху. Потом схватила валявшийся неподалеку золотой половник и звонко чпокнула им по казану. По залу пошел гул, а в казане заорала на девять голосов Грунька.

Великаны перестали суетиться, а гости лезть на стол. Я вытащила заряженные Велием камушки и объявила: так, мол, и так, я дюже могучая чародейка, правнучка Всетворца, и если все гости сейчас же не уберутся из зала, то оглохнет их королевишна на все свои восемнадцать ушей! Для убедительности я раздавила горсть камушков-светлячков. Безобидные огоньки вспорхнули надо мной, и все, кто был в зале, в ужасе попятились, а я добавила золотого звона и возмущенных воплей полоненной Грушки.

— А ну вели, чтобы все лишние из зала убрались! — приказала я царевне. — Я наедине разговаривать желаю!

Грунька под казаном перестала грязно ругаться и глухо попросила всех удалиться. Когда в зале стало тихо, слышался лишь перестук копыт моей подельницы, царица завела сладкую песню:

— Сестрица моя, что ж ты не сообщила, что приезжаешь? Я бы тебя встретила, накормила, напоила, в баньку бы сводила…

Я треснула половником по казану, прекращая ее излияния:

— Ты ври, да не завирайся.

Грунька попыталась когтями проскрести стол, но, на мое счастье, он оказался крепок. Тогда царица завела другую песню, начала плаксиво проситься наружу:

— Сестрица моя миленькая, сестрица моя младшенькая, выпусти отсюда хоть одну мою головушку! Я тут задыхаюся! — не подозревая, что своей просьбой сразу решила мою проблему — как снять с нее ключики.

Я заухмылялась, а догадливая овечка закивала головой, пытаясь копытцем мне показать, что выпустить надо лишь одну голову, и не больше. С величайшими предосторожностями я приподняла край казана, велев Груньке:

— Лезь.

Грушкина голова вынырнула оттуда и задышала часто-часто, будто я ее не под казаном держала, а в воде топила. Заприметив на ее шее цепочку с ключиком, я с проворством хищницы цапнула добычу, а чтобы голова не раскричалась, сунула ей в зубы варежку. Голова завращала в бешенстве глазами, а я подумала: все девять голов именуются Груньками или у каждой свое имя? Мои раздумья были прерваны мерзким голоском царицы, которая упрашивала выпустить еще одну голову. И пошло как по маслу!

Она высовывалась, я грабила, едва успевая совать в эти многочисленные рты запасные носочки и нижнее белье из мешка, услужливо поставленного овечкой на стол. Кончилось это как в истории с Кощеем, которого наконец-то напоили. Стоило высунуться девятой голове, как казан под моей ногой дрогнул, а я поняла, что Агриппинка раздувается, словно жаба на болоте. Нашла время демонстрировать свое могущество!

— Щас ты увидишь, на что я способна! — пообещала одна из голов, выплевывая мой носок. Грушку стало пучить, пальчики превратились в солидные когти, а я некстати вспомнила, что план отступления нами не продуман вообще. Спрыгнула со стола, вскочила на свою верную овечку и, взвизгнув:

— Бежим! — едва не упала со спины быстроногого травоядного и довольно хихикнула, проносясь мимо обескураженных морд Агриппины.

Когда Грушка мелькнула перед моими глазами третий раз, я поняла, что что-то идет не так, как я планировала:

— Ты чего делаешь?! — дернула я овцу за ухо.

— Двери-то закрыты! — крикнула она, заходя на четвертый круг.

Царевна зашипела по-змеиному, а я заверещала:

— Вышибай эти чертовы двери!

Не знаю, что придало больше решимости моему скакуну: мой вопль или Грушкина огненная струя, подпалившая шерсть на хвосте овечки, но двери она открыла с некоторой помощью моего лба.

Как оказалось, гости и стражники за дверью тоже даром времени не теряли — заперли все выходы из дворца. Пришлось метаться по коридорам, лестницам, комнатам и подвалам. Грушка противно завывала вслед, швыряя молниями и плюясь огнем.

— Ну все, — сказала овечка, когда мы ворвались в сокровищницу. — Тут нас и пожарят.

— Почему это пожарят? — Я соскочила с овечки, закатала рукава и махнула руками снизу вверх. Золотые монеты, каменья, слитки взмыли в воздух, гудя словно рассерженная мошкара. В дверь сунулись ухмыляющиеся морды Груньки, и я запулила в них всем этим богатством. Сестрица взвизгнула:

— Ах ты, гадина! — и развернула весь золотой поток на меня, мы с овцой упали на пол.

— Нашей золотой могиле будут завидовать императоры, — пробурчала я.

Но овца проявила редкое жизнелюбие, стала лягать меня в живот и блеять:

— Врежь ей, врежь!

Я и врезала.

Велий и Зоря подлетали к дворцу Агриппины с большой помпой аж на двух драконах. Зоря оседлал зеленого, Велий желтого, а Котофей, отчаянно ругаясь, погонял красного — одноголового, костеря воровку Верею, укравшую у бабки любимую овечку. А драконы ябедничали на своих седоков, расписывая злодеяния Зори.

Так уж вышло, что к Бабе-яге они прибыли одновременно. Велий следуя за Зорей, а драконы — потому что с незапамятных времен была Баба-яга их начальницей — привратницей, назначенной на эту должность еще старым царем.

Котофей сначала набросился на прибывших драконов за то, что пропустили бандитку Верею, но бабуся живо прекратила склоку, велев лететь во дворец, пока не приключилось беды. Пролетая Золотое царство, Велий понял, что они опоздали: там, где, по словам Котофея, должен был стоять дворец, дымились руины.

— Вон она! — закричал Зоря, тыча пальцем в черные болота, вокруг которых толпилось несметное войско.

Девятиголовая Грунька оказалась отвратительно сильной, что бы я ни делала, она отвечала мне тем же, умудряясь наподдать то так, то эдак. И хотя хоромы я ей попортила, радость моя была недолгой, а уж когда на нас с овечкой навалилось все ее войско, так и вовсе впору стало маму звать, в крайнем случае Анчутку. Я и звала всех по очереди. Но в этой беспросветной глуши услышал меня только Велий. Я радостно заорала:

— Ура!

Драконы плюхнулись на землю, подавив особо буйных великанов.

Агриппина закричала, увидев Зоряна и Велия:

— А это еще кто такие?! Это не царство, а проходной двор какой-то!

— Вдарь ей! — потребовала я от мага. — Покажем ей, где раки зимуют!

Велий посмотрел на меня укоризненно:

— Верелея, я ведь тебе говорил, что не действует здесь моя магия. И вообще в семейные ссоры я лезть не собираюсь.

Я покусала губы и спросила, косясь на наступающую сестрицу:

— И что теперь делать?

— Драпать надо, — высказал умную мысль Зоря и повернулся к драконам, собираясь влезть на одного из них, но гнусные рептилии отвернули свои морды к небу и сделали вид, что первый раз его видят.