Особо одаренная особа - Вересень Мария

— Сожру! — грозно рявкнул дракон.

И Велий его даже в чем-то понимал. Что еще может сказать бедная зверушка, если она уже пообщалась с Верелеей. Но все-таки покачал головой и заметил, что такому высокомудрому и благородному зверю, как дракон, негоже кидаться на всякого встречного. И, увидев раскиданные по беседке шахматные фигурки, предложил:

— Давайте сыграем на желание. Если выиграете вы, то я сам брошусь в реку, а если выиграю я, то мой братишка вам поставит щелбан. Вон, слышите, стонет, через камушек перелезть не может?

Велий был уверен, что дракон согласится, и порядочно удивился, когда золотоглазый затопал ногами, скрежеща:

— Хватит! Наигрался уже! — и, ощерив пасть, стал наступать на Велия.

Зоря, увидев такой поворот дела, резво поднялся на ноги, вывернул из земли булыжник, недолго думая подбежал сзади и тюкнул дракона по темечку. Золотоглазый обиженно хрюкнул и завалился на бок.

— Неудивительно, что он так взъелся, — задумчиво произнес Велий, присев у второй стрелочки с надписью «Завалила дракона». Зоря только покрутил головой:

— Ну, рыжая. Слышь, Велий, топать надо, пока она всех не порешила.

А Велий задумался: что, если Верелея специально эту книгу сюда притащила, чтобы за обиженных дядюшек и тетушек отыграться? С нее станется.

Серебряный лес оказался сущим наказанием. Листики были еще туда-сюда, мягкие, но вот все сучки и веточки — жесткие, цеплючие, как проволока, даром что из серебра. Отбежав от беседки подальше, я сразу свернула в подлесок, а дальше побрела куда глаза глядят. Ни солнца, ни звезд, ни луны в Подземном царстве не наблюдалось, все золотое небо ровно светилось, и определить по нему, где север, где юг, было невозможно.

— Хоть бы указатели ставили, — пробормотала я.

Чаща становилась все непролазнее, а деревья все ниже и корявее.

На стволах выступала медная гниль, а под конец стали и вовсе появляться ели с железными стволами и бронзовыми иголками.

Бурелом, поняла я и хотела уже повернуть обратно, как вдруг из-за мрачной стены деревьев на меня пахнуло живым запахом цветов. Я, как собака, повела носом. Пахло жильем и хлевом, слышалось овечье блеянье.

Я радостно закричала:

— Люди! — побежала напрямую и застряла в колючих кустах, из которых еле вырвалась, расцарапанная и злая.

Белая овечка с надеждой заскакала и бросилась ко мне, ее счастье, что веревка оказалась короткой. Быстро обежав невеликое подворье, я выяснила, что хозяев дома нет, во всяком случае, живут тут явно не драконы. Я с облегчением взглянула на низенькую дверь ухоженной, но ветхой избушки, какие бывают у вдов, ведущих хозяйство в одиночку.

— Эй, тетенька! — Я осторожно заглянула внутрь. Избушка была без окон и топилась явно по-черному, поэтому в ней было темно хоть глаз выколи. — Эй! — еще раз позвала я, прислушиваясь, не храпит ли кто в темноте. Может, спят хозяева, тут ведь не поймешь, день или ночь на дворе.

— И чего раскричалась? — буркнул из темноты мужской бас. — Видишь, нет никого.

— А вы кто?

— Дед Пихто! — ответили мне из темноты. Заскрипела кровать, будто мужчина перевернулся на другой бок, чтобы снова заснуть.

— Нет, погодите, — я вошла внутрь, — это даже невежливо, так разговаривать с гостями.

В темноте фыркнули, загорелись два больших желтых глаза, меня толкнули в грудь, я вывалилась из избушки, а перед моим носом черный, с порядочного кобеля кот захлопнул дверь и прошипел:

— Ходют тут всякие! Сказано — нет никого!

— Мамочки! Кто это? — спросила я у овечки.

— Ба-аюн ба-атюшка! — с готовностью оповестила меня овца. Хорошо, что я сидела на земле.

— А ты кто? — на всякий случай решила уточнить я.

— Овца она! Отстань от животного! — рявкнул кот.

Я глубокомысленно покивала головой и стала обживаться во дворе. Здесь имелись глубокий замшелый колодец, кривая оградка, хлев, слишком большой для одной овечки, и одуряюще пахнущий и живой яблоневый сад. Вот под яблонями я и решила устроиться. Расстелила шубку, сунула под голову мешок и легла. Веточки колыхались над головой, и, завороженная их покачиванием, я задремала. Во сне мне хотелось есть и снилось, как цветы облетают, образуется завязь, которая превращается в наливные яблочки. Вот одно из них покраснело и шмякнулось мне прямо на живот. От удара я проснулась, но вскочить не смогла, потому что какая-то старуха поставила мне на грудь клюку и навалилась всем весом, рассматривая меня точно козявку.

— Бабуля, вы меня проткнете! — пропищала я.

Бабуля была страшна, как тысячелетняя ведьма, крючковатый нос опускался к верхней губе, по лицу расползлись бородавки и, кажется, даже мох и поганки. Сама она была скрюченная и тощая, и если бы не огромный горб, то ее бы унес первый же порыв ветра. Кожа у старухи была желтая, и только глаза под густыми бровями горели, словно две яркие звезды. Она наклонила голову, рассматривая меня и так и этак, а потом скрипнула, как старая дверь на ветру:

— Это откуда к нам такое чудо-юдо?

— Я — Верея.

Бабка наклонила голову к другому плечу и проговорила, тыча меня клюкой:

— Чую кровь старого ворона, чую кровь старого беса, — а потом резко наклонилась, чуть не выткнув носом глаз, и рыкнула: — Чую дух человеческий!

— Ай, не ешьте меня, бабушка! — заверещала я и выложила всю свою историю одним махом.

— Дура? — переспросила старуха. — Так и назвали?

— Ага! — покивала я.

— Хорошее имя, полноценное. Сами дурни и дуру воспитали.

— Чего это дурни? — обиделась я за родственников и отодвинула клюку со своего живота. — Они Древние, мудрые.

— Не знаю таких, — отрезала ведьма, возвращая клюку на место, — а вот дурней, которые весь мир аж на три части разорвали, знаю.

— Как это? И вообще, кто вы такая? — Я снова сдвинула клюку в сторону. Бабка посмотрела на мою руку и треснула клюкой по голове:

— Ягайя я, но ты можешь называть бабушка Яга.

— Баба-яга, — повторила я за ней. Вот вляпалась так вляпалась, это тебе не драконы. — А вы в сказках завсегда Иванам-дуракам помогаете, — завела я нараспев, заискивающе глядя на старуху. Та удивленно приподняла бровь, немножко подумала и призналась:

— Ну, помогаю. Дурак, он же человек чистый, не то что рогатый хитрожопец.

— Это вы о дядьке Анчутке? — переспросила я.

— О дядьке? — хмыкнула старуха.

Я снова покивала головой.

— Ну тогда добро пожаловать, родственница. Пойдешь на ужин? — Она хитро прищурилась.

Я не стала уточнять, в качестве кого меня приглашают, и обреченно согласилась. Доковыляв до дома Бабы-яги, мы стали долбиться в дверь, которую негостеприимный кот заложил засовом.

— Эй! Отпирай, гостей принимай! — радостно завопила я, стуча в двери ногой. Судя по шуму, кот свалился со скамейки.

— Как выпрыгну, как выскочу, полетят клочки по закоулочкам! — проорал он.

— Ты сильно-то не заговаривайся, Васька! — Бабка ткнула в дверь клюкой, засов сам собой отомкнулся, дверь распахнулась, стукнув кота в лоб, тот отлетел и тут же начал скандалить:

— Сколько просил не называть меня этим кошачьим именем. Можно же назвать Баюном, Василием, Котофеем Котофеичем в крайнем случае!

— Вот, — Баба-яга подняла скрюченный палец, — тяжело женщине одной, даже скотина ерепениться начинает!

— Кто скотина? — спросил Васька, уже в сапогах, в кафтане и штанах, подпоясанный кушаком и в лихо заломленной набок шапке. Расправил усы и, важно подбоченясь, произнес: — А я вас с самого утра дожидаюсь, уже и стол накрыл, избу прибрал, все в окно смотрю, весь извелся.

— Нет у тебя в избе окон, — хмыкнула Баба-яга.

— А я в щелочку дверную, — выкрутился кот.

— Вот в лоб и получил, — сказала я и спряталась за спину бабки.

Яга стукнула клюкой об пол, и в избушке стало светло. Внутри она оказалась чистой и опрятной и совсем не черной.

Стол и правда был накрыт, но исключительно по-кошачьи: творог, сметанка, сливки, молочко. Вытащив из-под стола ведро, Василий сунул туда лапу, вытащил на когте упирающуюся рыбину и проговорил: