Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

Как раз во время выздоровления Марии были совершены самые возмутительные казни периода английской Реформации. В государственных преступлениях обвинили и подвергли пыткам настоятелей трех монастырей ордена картезианцев и одного монаха ордена Святой Бригитты Сионской. Затем их привезли в Тайберн и повесили. То, что их повесили в монашеских одеяниях, было неслыханным оскорблением всего религиозного сообщества и беспрецедентным отступлением от вековых обычаев. В те времена все казни были жестокие, но с ними обошлись особенно бесчеловечно. Веревки перерезали, когда монахи были еще живы. После этого расчленили их торсы и вырезали все жизненно важные органы. Потом трупы обезглавили и пронесли по улицам. Головы и конечности казненных были выставлены у городских ворот.

Казнь предателей-монахов была встречена при дворе с заметным одобрением. Вместе с придворной знатью неподалеку от эшафота, к огромному своему удовольствию, простолюдины могли видеть также и герцога Норфолка, Томаса Болейна (теперь он уже имел титул графа Уилтшира) и Генри Фитцроя. Толпа расступилась, пропустив королевского камергера Генри Норриса с эскортом из сорока всадников.

Кровавую процедуру казни на расстоянии наблюдали пятеро неизвестных, одетых как шотландцы, в доспехах с поднятыми забралами, скрывающими лица. Когда один из них на время опустил забрало, в нем распознали брата герцога Норфолка и принялись строить домыслы насчет остальных. Поскольку было замечено, что все придворные выказывали этим неизвестным необычайно глубокое почтение, пошли настойчивые слухи: один из «шотландцев» — сам Генрих, пожелавший лично присутствовать на казни.

Четыре монаха были первыми жертвами судебной расправы. В течение нескольких последующих недель были брошены в тюрьму еще три картезианца. В ожидании суда они стояли, прикованные к стене камеры железными ошейниками и кандалами. В течение семнадцати дней они не имели возможности ни сесть, ни прилечь, и их цепи ни разу не были «ослаблены для какой-либо естественной надобности». В конце концов их также подвергли пыткам, признали виновными и повесили.

Три дня спустя толпа наблюдала еще более страшную сцену. На площадь Тауэр-Хилл, известное место казней, привезли Джона Фишера, скромного и аскетичного епископа Рочестерского. В то, что он государственный преступник, из тысячи горожан, собравшихся посмотреть на его смерть, наверное, верили всего несколько человек. Фишер действительно написал несколько писем Карлу V, уговаривая его вторгнуться в Англию, но он руководствовался при этом (по его собственному заявлению) не законами, а высшей логикой. Он призывал императора прийти на помощь, чтобы спасти Екатерину и Марию и, что было более важным, спасти в Англии католическую церковь.

«Люди, христиане, — обратился Фишер к тем, кто собрался вокруг его эшафота, — я пришел сюда умереть за веру в святую Христову католическую церковь».

Казнив епископа Рочестерского, Генрих совершил еще большее святотатство, потому что лишил жизни кардинала римской церкви. Фишер был произведен в кардиналы во время заточения. Лондонцы, которые смотрели в изможденное лицо епископа, — его голова красовалась на Лондонском мосту, наколотая на пику, — считали, что их король погубил святого. Голова не поддавалась тлению. День за днем епископ Фишер продолжал спокойно и «печально» взирать на прохожих, и выражение лица епископа было точно таким же, какое он имел при жизни. За этими событиями последовала еще одна страшная, вызывающая суеверный страх казнь. На этот раз на плаху поднялся глубоко почитаемый гуманист Томас Мор, а голова Фишера, напоминающая череп, все еще осуждающе оглядывала горожан. Пошли разговоры о чуде, после чего голову сняли и бросили в реку.

С точки зрения закона все девять жертв, бесспорно, были виновны в предательстве. Они отказались присягнуть «Акту о наследовании» и тем самым поставили под сомнение свою преданность королю и его наследнице, принцессе Елизавете. Тот факт, что эти девять жертв протестовали не против права парламента изменять закон о наследовании, а только против текста клятвы, значения не имел. «Мы не против изменения закона о наследовании престола, — говорили они, — но текст присяги явно отрицает авторитет папы, а согласиться с этим нам не позволяет совесть».

Как известно, их протесты не помогли. В стране начали насаждать присягу, причем с безжалостной неумолимостью. В ноябре 1534 года парламентский эдикт обсудил ее текст в мельчайших подробностях, утвердил его, а также определил процедуру принятия присяги. Согласно новому закону, отказ присягнуть приравнивался к государственному преступлению и карался без суда и следствия, поскольку заявление об отказе, подписанное двумя специальными уполномоченными, которые организовывали процесс принятия присяги, имело такой же вес, что и приговор, вынесенный двенадцатью судьями. Фишер и Мор в это время уже были в тюрьме, но все равно на них эта угроза не подействовала. Затем, когда в лондонском Чартерхаусе, монастыре ордена картезианцев, что рядом с рынком Смитфилд, собрались те самые настоятели-картезианцы и объявили, что они противники присяги, Кромвель приказал их арестовать и бросить в Тауэр. Туда же поместили Ричарда Рейнолдса, ученого монаха ордена Святой Бригитты, и обвинили в том, что те не признают Генриха VIII главой церкви в Англии. Подсудимые спорили с судьями, что установление главенства короля над церковью — это вызов авторитету папы, который необходим для спасения души каждого верующего. Они настаивали, что никакой установленный людьми закон не может отменить главную церковную истину, и выразили готовность скорее умереть, чем согрешить путем отречения от этой истины. Плотину прорвало после суда над монахами. Король и его Совет, которые до сих пор ограничивались лишь угрозами, решили впредь не колебаться. С начала мая до середины июля из Англии потоком шли вести о судах над мучениками за веру и многочисленных казнях.

На континенте священнослужители и набожные миряне пришли в ужас. В Италии папский нунций, епископ Фаенцы, собрал все дошедшие до него подробности казней в Англии. Он писал, что по приказу английского короля «священнослужителей четвертуют на глазах друг у друга; отсекают им руки, вырезают сердца и затем водят по их ртам и лицам». Этот бесчестный король, который так скверно обращался с законной супругой и дочерью, а наглую, бесстыдную любовницу сделал женой, теперь показал, что способен на звериную жестокость также и по отношению к людям религии. Разумеется, противники лютеранской и других реформаторских доктрин гневно осуждали Генриха, но гибель Фишера и Мора оплакивали даже ревностные лютеране. Фишер в конце концов согласился с Лютером по вопросу законности брака Генриха с Екатериной, а гуманистические работы Мора и его просветительство были высоко чтимы всеми учеными протестантского движения. Верующие всех конфессий сочли казни монахов до чрезвычайности мерзкими. То, что эти мирные, погруженные в молитвы подвижники, которые носили власяницы, отказывали себе в мясе и пили вино, настолько разведенное водой, что оно не имело цвета, были представлены как угроза власти Генриха, находилось за пределами их понимания. Единственно возможным объяснением было то, что Генрих сошел с ума.

Дело в том, что в середине тридцатых годов XVI столетия все европейские монархи были в той или иной степени сумасшедшими. К тому же разногласия по вопросам религии, инициированные Лютером на Вормсском парламенте, приняли угрожающие размеры. Сейчас нужно было бороться не только с лютеранами, но и со сторонниками швейцарского религиозного реформатора Ульриха Цвингли, а также с кальвинистами и целым сонмом конгрегаций, не имеющих названий. Причем каждая претендовала на выражение теологической истины. Правители считали этих еретиков бунтовщиками, угрожающими их власти, и по мере нарастания реформаторской волны слуги правителей, служители старой веры и сами монархи становились к еретикам все более и более суровыми. Всего через несколько дней после мученической смерти английских монахов-картезианцев в Париже на костре были сожжены три лютеранина. Одного из них, Флеминга, который продолжал спорить, настаивая, что он прав, а его палачи не правы, зажарили живьем на медленном огне. Говорили, что к религиозной процессии, двигавшейся к месту казни протестантов, присоединился и французский король Франциск с сыновьями, который оставался там до конца казни. Присутствие короля было воспринято как знак полного одобрения им политики сожжения еретиков, и его примеру вскоре последовали в других столицах.