Неоконченная повесть - Алексей Николаевич Апухтин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, прощайте, мои душки, – говорила она, целуя племянниц, – мне еще надо сделать десять визитов до обеда. Не забудьте, что вы обедаете у меня. Да скажите этому несносному Сереже, чтобы он тоже пришел. Я его совсем не вижу и не знаю, где он проводит свое время.
– Нет, нас он пока балует, – сказал Маковецкий. – Мы его видим каждый день. Но сегодня вряд ли он зайдет до обеда.
– А здесь что будет? – спросила графиня, входя по пути в пустую комнату, оклеенную серенькими обоями.
– А здесь, ma tante, мы думаем поместить гувернантку, которую придется взять для Бори.
– Боже мой, какой здесь тяжелый воздух! Alexandre, прикажите непременно сделать в этой комнате форточку.
Как из-под земли вырос перед графиней Сопрунов.
– Ваше сиятельство, – заговорил он с отчаянием в голосе, – форточка не поможет. В этой комнате всегда будет вонять, потому здесь сейчас за стеной, осмелюсь доложить…
Маковецкий схватил за плечи словоохотливого обойщика и вытолкал его из комнаты.
– Qu'est-ce qu'il dit, cet homme?[119] – спросила графиня.
– Rien, ma tante, il dit des betises[120].
После отъезда графини Маковецкий с помощью гостей, обойщика и двух людей, пришедших наниматься в лакеи, поспешил привести квартиру в прежнее состояние.
– Знаешь, Саша, – сказала Ольга Борисовна, – мне кажется, что относительно большого дивана тетушка права. Он действительно неуместен в гостиной, тем более что она пришлет какие-то кресла…
– Ну, матушка, извини меня. Когда она пришлет, тогда мы диван опять вынесем. А я, признаюсь, этим подаркам не особенно верю. Тетушка обещала же прислать какого-то комиссионера, который нам отыщет чудную квартиру, и если бы мы его ждали, то до сих пор сидели бы в гостинице…
Подводя ночью перед сном итоги пережитого дня, Угаров пришел к двум заключениям: во-первых, что он нисколько не влюблен в Соню, и во-вторых, что он страшно ревнует ее к Горичу. В этих заключениях было явное противоречие, которого Угаров не мог уничтожить; тем не менее он был твердо убежден в правоте своего взгляда. На Горича он больше всего сердился за его предательство, то есть за то, что, сговорившись ехать вместе с ним к Маковецким, он явился туда один двумя часами раньше. Угаров положил отмстить ему тем же. На следующий день Соня пригласила их обоих к трем часам, чтобы развешивать портреты в ее комнате. Но так как Горичу немыслимо было вырваться из министерства раньше трех часов, то Угаров твердо решился предупредить его. В начале второго часа он уже был одет и готов, но это показалось ему слишком рано. Соня могла куда-нибудь выехать и еще не вернуться. К двум часам он не в силах был ждать больше и уже надевал пальто, как вдруг перед носом его раздался звонок. «Ну, если это Миллер, – решил Угаров, – я не вернусь…» Дверь отворилась – перед ним стояла высокая фигура Афанасия Ивановича Дорожинского.
– Вот, можно сказать, удача, – говорил он, трижды лобызая Угарова, – опоздай я на минуту и не застал бы вас, мой дорогой. Но вы куда-то уходили; впрочем, я вас не задержу…
Он вошел в гостиную и, усевшись на диване, прежде всего вынул из кармана письмо Марьи Петровны, которая по старой привычке любила писать «с оказией».
– Да, ждет, не дождется вас старушка: давно вы не были в деревне… Да и я, Владимир Николаевич, удивляюсь, что вам за охота киснуть в Петербурге, когда в провинции открывается для людей с вашим образованием широкое поле деятельности, когда вся Россия, можно сказать, накануне полного обновления…
Услышав слово «обновление», Угаров ужаснулся.
Афанасий Иваныч, посещавший и прежде Петербург, чтобы нюхать воздух, теперь ездил туда беспрестанно, лелея в своей честолюбивой душе самые разнообразные планы. Заветной мечтой его было по-прежнему – попасть в губернские предводители, но он был не прочь и от губернаторского места. Когда оно от него отдалялось, он говорил исключительно о священных правах дворянства; когда же ему подавали в министерстве хоть слабую надежду, он охотно разговаривал об обновлении. Угаров, знавший по опыту, что на эту тему он неистощим, перестал его слушать и мысленно считал минуты. Теперь ему казалось страшно важным – приехать раньше Горича.
В столовой пробило три часа.
– А я от вас еду к нашему почтенному дядюшке, Ивану Сергеичу, – сказал Дорожинский. – Между нами сказать, он вами недоволен: напрасно вы так редко ездите к старику. Ведь он – патриарх всего рода Дорожинских, он – наш, так сказать, Шамбор…[121] Поедемте-ка к нему вместе сейчас…
– Сегодня, Афанасий Иваныч, мне никак нельзя; я непременно должен сделать один визит.
Афанасий Иваныч взялся за шляпу. Угаров рассчитывал, что Горич может приехать в одно время с ним, но никак не раньше. Проходя мимо письменного стола, Афанасий Иванович увидел «Современник» и остановился.
– Это, вероятно, последняя книжка. Прочли ли вы в ней статью об общинном владении?[122]
– Да, я только что ее начал…
Афанасий Иванович сел в кресло, стоявшее перед письменным столом.
– Начало статьи весьма остроумно.
Он прочел вслух первую страницу, после чего сказал:
– Впрочем, начало вы уже читали. Но дальше есть одно место поистине примечательное. – Он долго искал это место, наконец нашел и с большим чувством прочитал две страницы.
– Теперь вам это место непонятно, так как вы не знаете предыдущего, но когда вы прочтете все, то увидите, что это действительно примечательно.
Наконец, Афанасий Иванович уехал, обещав побывать еще раз и посидеть подольше.
Когда Угаров вошел в Сонину комнату, портреты были развешаны, и Соня рассматривала с Горичем какой-то альбом.
– Как, без меня?! – воскликнул он с непритворным горем.
– Вы сами виноваты, – отвечала Соня. – Яков Иваныч гораздо исправнее вас.
– О да, конечно, – заметил Угаров. – Он даже слишком исправен.
VI
Графиня Хотынцева всю жизнь жила под влиянием каких-то симпатий и антипатий, приходивших без всякой причины и исчезавших почти без повода. В последний год она привязалась к баронессе Блендорф и не могла прожить дня, не повидавшись с нею. Это многих удивляло, так как баронесса не отличалась ни умом, ни любезностью и даже не занимала видного положения в свете. Когда графиня узнала о приезде племянниц, ей показалось, что она их страстно любит. Ольгу Борисовну она действительно всегда любила и даже изредка ей писала, но Соню она видела в последний раз десятилетним ребенком. Племянницы были приняты с энтузиазмом; на них, как из рога изобилия, посыпались самые заманчивые обещания и планы. Маковецкий через несколько месяцев получит место с огромным жалованьем; Боря будет
