Медовый месяц - Эми Дженкинс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алекс.
Я нехотя стащила с головы подушку.
– Обречен, – повторил Эд и голым вышел на балкон, чтобы полюбоваться рассветом.
Я лежала и размышляла: уйти я не могу, я не знаю, что делать, мне с этим не справиться, я сдаюсь, – все в таком духе. И ничего не могла придумать – разве что сейчас войдет Ричард Гир и унесет меня. Пожалуй, я была бы не прочь провести остаток своей жизни с Ричардом Гиром. Я думала о том, как мне не нравится то, что, повзрослев, самой приходится влачить свою жизнь – повсюду, все время. Без передышки, черт бы ее побрал. Я чувствовала себя как ломовая лошадь, узнавшая вдруг, что ей придется перевезти Тадж-Махал через Гималаи.
Эд вернулся, напевая, как Синатра, «Нью-Йорк, Нью-Йорк».
– Налицо некоторое проявление радости? – спросила я.
– Нет, – ответил он, – на данном этапе никакой радости не предвидится.
– Эд, – сказала я, – я честно и искренне сожалею о том, что опоздала на самолет.
Он только скользнул по мне взглядом. Было очевидно, что просто так он это не оставит. Мне хотелось закричать. Вместо этого я укусила подушку и перекатилась вместе с ней по кровати с громким рычанием: «А-р-р-р-х!»
– Что это значит? – спросил Эд.
– Я не собиралась опаздывать на самолет.
– И однако же опоздала, – сказал он. – И не думай, что твои извинения исправят положение. Ты извиняешься, а потом все повторяешь снова.
В этом была доля правды.
– Неужели мы обречены? – спросила я.
– Нет. Скажи еще раз «а-р-р-р-х», это было очень аппетитно.
– Эд! – сказала я.
Он запрыгнул на кровать, подполз ко мне и спросил:
– Ты меня любишь?
– Да, – ответила я с подозрительной осторожностью в голосе, как делаю, когда кто-то звонит, говорит, что представляет компанию по производству кредитных карточек и спрашивает, нельзя ли ему поговорить с мисс Хани Холт?
– Что означает этот голос и этот тон? – спросил Эд.
– Он означает: а что потом?
– Любовь, – ответил он.
– Да, я тебя люблю, – сказала я. – Но иногда мне хочется, чтобы не любила. Это многое бы упростило.
– Упростило?
– Да, все было бы не так утомительно.
– Утомительно? – спросил он.
– И я была бы не такой замужней.
– А-а, – сказал он. – А как это для тебя – быть замужней?
Я замолчала, пытаясь придумать какую-нибудь шутку, но быстро сдалась.
– Страшно, – сказала я.
– А, – проговорил он со вздохом.
Я восприняла этот вздох в том смысле, что ему тоже страшно. Потом Эд взял меня за руку и заглянул в глаза. Уж не знаю, что он там увидел, но он спросил:
– О чем ты думаешь?
– О том, что ближайшим рейсом нам надо лететь в Мексику.
Он сел и схватил телефон.
Гостиничная служба заказа билетов была закрыта. Нью-Йорк вовсе не функционирует двадцать четыре часа в сутки, все это выдумки.
Из-за смены часовых поясов мы с Эдом были голодны, как будто в кишках образовалась дырка, и Эд решил, что нужно позавтракать в фургоне-закусочной. Из чего я заключила, что он неплохо осваивается в Нью-Йорке.
Мы нашли очаровательный фургон с пластиковыми столиками и огромными ламинированными меню размером со спасательный плотик. Эд взял вафли с черникой и кленовый сироп и одобрил местный обычай наливать кофе, не ожидая просьбы. Я несколько раз повторила, что нужно позвонить в аэропорт и узнать насчет Мексики, но он лишь ответил:
– Расслабься… ты как озябший ребенок, – с подчеркнутым и довольно милым нью-йоркским акцентом.
Я отвела Эда на Пятую авеню и в Центральный парк, а потом мы просто прогулялись по городу. Эд воспарил, как воздушный змей. Я повторяла ему, что это все знаменитые нью-йоркские отрицательные ионы, но к обеду он уже по уши влюбился в этот город.
Мы встали так до смешного рано, что к середине дня гуляли уже несколько часов. Эд купил «Тайм Аут»[46] и сказал, что хочет полистать его перед сном. В нем зрели планы насчет ресторанов, кино и джаз-клубов. Я сочла, что теперь нам в отеле уже ничто не угрожает, и потому согласилась.
– А я закажу билеты в Мексику, – твердо сказала я.
В отеле я попыталась отвести Эда к стойке заказа билетов, но он только замахал на меня своим «Тайм Аутом» и поднялся в номер.
В Мексику было два подходящих рейса. Я попросила забронировать нам два места и записала два загадочных номера.
Возвращаясь в нашу комнату и размышляя о вечных загадках вроде того, почему 'Ф' называют «Фокстрот», а 'В' – «Виктор»[47] и кто же такой был этот Виктор? или подразумевается латинское victor – победитель? – я услышала сдавленные звуки, свидетельствующие о каком-то публичном скандале впереди.
– Я боюсь змей, – шипел женский голос. – В Марракеше змеи.
– Змеи в корзинах, – проговорил знакомый мужской голос, слово «в корзинах» он произнес с затаенной злобой.
Я не могла видеть говоривших, так как они были за углом.
Она:
– Я ведь говорила тебе, что из-за змей так и не посмотрела «В поисках утраченного ковчега»!
Он:
– Нью-Йорк был лишь остановкой по пути. Сегодня мы улетаем!
Она (рыдая):
– До этого ты никогда мне не приказывал.
Небольшая пауза.
Он:
– До чего «до этого»?
Она: приглушенный всхлип.
Он:
– До того, как поженились, да?
Удаляющиеся шаги.
Он:
– Ты куда?
Тишина. Я подождала, чтобы горизонт очистился, а потом продолжила свой путь – и, завернув за угол, наткнулась прямо на Алекса. Он схватил меня и затащил в одно из крохотных кафе-автоматов. Рядом с кофейным аппаратом была уютная ниша, где уборщицы держали свои швабры, и мы вклинились туда.
– Сейчас она вернется, – сказал он.
От его близости мне стало так жарко, что я опять ощутила обморочное состояние, хотя и старалась побороть его.
Алекс высунул голову и прислушался, как суслик в степи. Никого.
– Я не получила твоего письма, – сказала я. Его глаза снова уставились в мои.
– На почте была забастовка.
– Ты не звонила мне, – сказал он. Это был вопрос.
– Звонила, – ответила я. – Отвечала какая-то женщина. Ты не звонил мне.
– Ты не ответила на мое письмо.
– Я не получила твоего письма.
Шаги снаружи.
Потом вопль Черил:
– Алекс!
Я подскочила. Она как будто стояла на моей левой барабанной перепонке. Мы замерли.
Когда Черил прошла мимо, я второй раз спросила у Алекса, что было в письме.
– Лучше этого не знать, – сказал он. – Поверь мне.
Между нами пронесся холодный ветер самых худших моих опасений.
– Выпусти меня, – сказала я.
Он выпустил. Мы вышли в коридор. Постояли там. В муках.
– Больше мы не увидимся, – сказала я.
– Можешь не беспокоиться. Сегодня я уезжаю из этого города. Уезжаю из этой страны… покидаю этот континент.