По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. книга 1 - Пол Теру

Что бы собой ни представлял канал, его судьба, очевидно, была уже предрешена; но от этого он не становился неинтереснее. На планете немного мест, которые могли бы посоперничать с Зоной Панамского канала по непростому возникновению, уникальному географическому статусу или туманности будущего. Канал как таковой — уже чудо; для его строительства потребовалась вся энергия, вся гениальность и все коварство Северной Америки. Зона канала не менее парадоксальна; живется в ней чудесно, но все здесь держится на некоей афере. Жители самой Панамы в сущности не участвуют в споре о принадлежности канала, так как хотят его заполучить просто из национального самолюбия; между тем, пока канал не прорыли, о существовании Панамы говорить всерьез не приходилось. Если уж решать по справедливости, то весь Панамский перешеек следует вернуть Колумбии, у которой его оттяпали в 1903 году. Спор идет между зонианами и ратификаторами, и, хотя по манере выражаться (да и по поведению) они напоминают остроконечников и тупоконечников из «Путешествий Гулливера», и те, и другие — американцы, плавают под одним флагом. Но зониане в сердцах частенько сжигают свои звездно-полосатые знамена, а их дети прогуливают школу, чтобы поплясать на пепле. Ратификаторы в своем кругу громогласно осуждающие зониан, побаиваются выражать свое мнение, если выбираются в Зону. Например, вышеупомянутый сотрудник посольства, убежденный ратификатор, сопровождавший меня в среднюю школу, где я прочел лекцию, наотрез отказался знакомить меня с учениками из Зоны канала — а вдруг они его раскусят? Он всерьез опасался, что в таком случае они взбунтуются и, например, перевернут его машину. Всего два дня назад мстительные зониане вбили гвозди в замки на школьных воротах — так сказать, попытались закрыть школу. «Какая мерзкая свара из-за выеденного яйца», — подумал я и окончательно почувствовал себя Лемюэлем Гулливером.

Над городом Бальбоа, как единодушно уверяют жители, безраздельно властвует Компания. В Зоне Панамского канала личные свободы минимальны. Я подразумеваю не либеральные гарантии свободы слова или собраний — эти утешительные абстракции, которыми люди, однако, редко пользуются на практике; просто зонианам приходится просить предварительного разрешения, если они хотят перекрасить свой дом в другой цвет или хотя бы покрыть лаком плинтусы в ванной. Если житель хочет заасфальтировать подъездную дорожку к гаражу на собственном участке, он должен прежде подать письменное заявление в Компанию; впрочем, ему все равно откажут: разрешено лишь щебеночное покрытие. Зонианин живет в доме Компании, ездит по дорогам Компании, посылает детей в школы Компании, держит деньги в банке Компании, берет займы в кредитной кассе Компании, совершает покупки в магазине Компании (где цены невысоки, ибо привязаны к новоорлеанским), занимается парусным спортом в яхт-клубе Компании, смотрит кино в кинотеатре Компании, а если решает выйти в свет, то ведет свое семейство в кафе Компании в центре Бальбоа, где вкушает стейки и мороженое производства той же Компании. Понадобился электрик или водопроводчик? Компания пришлет. От этой системы можно рехнуться, но если зонианина довели до ручки, то в штате Компании есть свой психиатр. Этот социум абсолютно самодостаточен. Дети рождаются в больнице Компании, бракосочетания заключаются в церквях Компании — тут представлено множество конфессий, но преобладают баптисты. Когда же зонианин умирает, его бальзамируют в морге Компании — бесплатный гроб и похороны упомянуты во всех трудовых договорах, заключаемых с Компанией.

Над этим особым обществом витают две тени — Владимира Ленина и генерала Буллмуза[59]. Ни одной вывески с названием Компании тут нет — да и ни одного рекламного щита не встретишь, этакий «сухой закон» в отношении рекламы; а архитектура отличается какой-то милитаристской строгостью. Зона канала напоминает гигантскую военную базу: желто-бурые дома, голые ровные стены без изысков, одинаковые черепичные крыши, единообразные клумбы и газоны, на сетчатых заборах — таблички с грозными предостережениями, написанными по трафарету. А еще — КПП с часовыми, апатичные жены и грузные властные мужья. В Зоне канала и впрямь есть военные базы, но, к моему немалому удивлению, со стороны они неотличимы от гражданских жилых районов. В США истерия по поводу канала отчасти нагнеталась вестями, будто зониане живут припеваючи: прислуга, громадные оклады, субсидируемые развлечения. Однако точнее было бы охарактеризовать зонианина как военнослужащего, выполняющего свой долг в тропиках. Правила и ограничения убили в нем фантазию и сделали его глухим к подтексту политических заявлений; он христианин; Каналом он гордится, а к Компании питает смутное, не облекаемое в слова недоверие; зарабатывает он не больше своего коллеги в Штатах — раз он механик или сварщик, почему бы ему не получать шестнадцать долларов в час? Он знаком со сварщиками, которые и в Оклахоме зарабатывают намного лучше. Как бы то ни было, большинство зониан живет скромно: бунгало, одна машина на семью. Чтобы развеяться, идут в кино или в кафе. Топ-менеджеры, конечно, живут на широкую ногу, точно какие-нибудь вице-короли, но начальство немногочисленно. Как и во всех колониях, существует строгая иерархия; «Панама-Канал-Компани» — этакое миниатюрное подобие Ост-Индской компании[60], воспроизводящее даже кастовость того колониального предприятия; зонианина отличает вопиюще-старорежимная приверженность своему социальному статусу. О нем судят по его зарплате, характеру работы и посещаемому им клубу. Механик Компании не вхож в круги офисных сотрудников Компании, ибо они работают в здании на Бальбоа-Хайтс, известном всем как «Дирекция», — в святая святых власти. Когда речь идет о межсословных барьерах, Компания не знает компромиссов, и потому зонианин, несмотря на свою гордость каналом, часто тяготится всей этой регламентированностью.

— Теперь я знаю, что такое социализм, — услышал я в Мирафлоресе от одного зонианина.

По пятам за индеанкой

Когда я впервые увидел в Боготе индейца, все ассоциации с Испанией моментально вылетели у меня из головы. В Колумбии триста шестьдесят пять индейских племен. Одних индейцев в столицу приводят поиски работы. Другие поселились в этом высокогорном районе еще до прихода испанцев и до сих пор не стронулись с насиженных мест. Я увидел индеанку и решил пойти вслед за ней. Ее голову венчала фетровая шляпа вроде тех, которые носят частные детективы и газетчики в голливудских фильмах, а плечи окутывала черпая шаль. Также на ней была широкая юбка до пят, а на ногах сандалии. Индеанка вела в поводу двух ослов с тяжелыми вьюками: кипы тряпья, какие-то жестянки. Но это было еще не самое необычное. Из-за пробок вся троица — индеанка и два ее осла — шествовала не по мостовой, а по тротуару, мимо элегантных дам, мимо попрошаек, мимо художественных галерей с ужасной мазней в витринах (думаю. Южная Америка занимает первое место в мире по производству третьесортного абстракционизма — определенно потому, что богачи напрочь лишены вкуса, а профессия дизайнера по интерьеру считается престижной: даже в такой дыре, как Барранкиллья, можно каждый вечер проводить на новом вернисаже); даже не покосившись на картины, индеанка шла дальше мимо Банка Боготы, мимо главной площади (мимо Боливара, вонзившего шпагу в землю, на которой он стоит), мимо сувенирных лавок с кожаными поделками и аляповатыми резными статуэтками, мимо ювелиров, демонстрирующих туристам лотки с изумрудами. Индеанка спускается на мостовую, чтобы перейти улицу: нагруженные ослы еле переставляют ноги, автомобили, сигналя, объезжают ее, люди расступаются. Ох, отличный бы документальный фильм получился: неимущая женщина и ее ослики в суровом городе с четырехмиллионным населением; она живой укор всему вокруг, хотя ее мало кто видит, а кто увидит — не обернется. Если заснять это на кинопленку безо всякого сценария — просто как женщина пересекает Боготу поперек, с одной окраины на другую, фильм получил бы приз; будь эта женщина частью картины, получился бы шедевр (правда, ни один южноамериканский живописец не изображает человеческие фигуры, хоть слегка похожие на реальные). Кажется, что последних четырехсот пятидесяти лет просто не было. Женщина идет не по городу, а по горному склону; ее ослики ступают уверенно. Она в Андах, она у себя на родине; а все остальные — в Испании.