Убить королеву - Вирджиния Бекер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец я справляюсь с последней. Стягиваю тяжелую ткань с плеч. И теперь меня прикрывает, маскируя истину, только тонкая муслиновая рубашка, мятая и влажная. Приглядевшись, нетрудно заметить полосу ткани, туго перетянувшую грудь, а еще узкие плечи и слишком изящные ключицы. И кожу, чересчур тонкую и гладкую для юноши моего возраста. Но на меня никто не смотрит, так что я надеваю рубашку, сверху еще одну, грязную куртку и перчатки. Шапки у меня нет — вчера вечером я отдала ее Тоби.
Оказавшись в безопасности, я думаю, что нужно найти его. Но, оглядываясь, вижу только актеров, которые расхаживают без рубашек или вовсе нагишом, порой толкаясь плечами или хлопая друг друга по задам. Я понимаю, что должна немедленно уйти, и убегаю, стараясь отводить взгляд, на лестницу. Через заднюю дверь выхожу на улицу.
Нынче морозно, с неба падают мелкие снежные крошки, завиваются струйками под ногами. Такой снег, который белит ресницы и лезет в нос, в Корнуолле называют lusow, то есть «зола». Холодно, я без шапки, нужно идти домой. Но Йори останется у Кейтсби допоздна, а в одиночестве сцдеть в моей ободранной комнатушке не слишком интересно. Поэтому я иду по Бэнксайду, прикидывая, чем можно заняться.
Когда я только начала работать с Кейтсби и еще не получила роль в пьесе Шекспира, то много времени бродила по Лондону. Я хотела познакомиться с городом, освоиться, не бояться ни днем, ни ночью. В Ланхерне такое было невозможно. Это не для девушки, не для католички и уж конечно не для дочери аристократа, который самолично решал, что мне делать. Я бы все отдала, чтобы отец остался жив, но моя новообретенная независимость мне нравится. Я стараюсь не звать ее свободой, потому что начинаю понимать, что в этом мире свобода даром не дается. За нее приходится платить.
Я спускаюсь по одной из множества лестниц к Темзе. В обычный день там ждали бы лодки, чуть подпрыгивая на волнах. Но сейчас часть реки покрылась льдом, и лодки ушли куда-то в другое место. Люди веселятся и скользят по льду, а расторопные торговцы уже поставили на берегу деревянный навес, где торгуют горячим вином, жареными каштанами, карамелью, засахаренными яблоками и всякими мелочами с привязанными к ним ленточками — вешать на йольские деревья. Берег выглядит куда наряднее, чем обычно, вдоль доков горят фонари, отблескивая на грубом речном льду. Слышны смех и болтовня, пахнет дымом, сахаром и пряностями.
Я расстаюсь с парой монет в обмен на чашку вина, главным образом чтобы погреть руки. Но вино сладкое и вкусное. Я согреваюсь и иду вдоль берега, поскальзываясь и уворачиваясь от детей, которые бегают вокруг. Они подначивают друг друга вылезти подальше на лед, к белому флагу, установленному в пятидесяти примерно футах от берега, туда, где прочный лед кончается.
Я останавливаюсь перед лотком, с которого торгуют бисквитами в форме звезд, сердец и цветов. Бисквиты пухлые, посыпаны цветным — желтым, красным и розовым — сахаром, по сторонам проступает джем. Стоят они по пенни за штуку, сущий грабеж. Вообще я бы могла и украсть один, но это грех, а я уже собираюсь совершить грех куда худший.
— А ты знаешь, что их вообще на деревья вешают? — слышу я голос Тоби и резко поворачиваюсь, чуть не врезаясь в него. — Ну, так задумано. Для украшения. Но вообще не знаю. Ими любуются или едят? Или и то, и другое? Представляешь, приходишь в дом, говоришь, что у них красивое рождественское дерево, и объедаешь его. Странный обычай. Ужин и так можно найти.
Он стоит совсем рядом, на плечах у него лежит снег, щеки горят. Я так удивлена его появлением, что не нахожусь с ответом. Он лезет за пазуху и достает мою шапку.
— Хотел раньше отдать, но ты убежал.
— И как ты меня нашел?
— Повезло, наверное. Пришел сюда выпить горячего вина и посмотреть, не провалятся ли детишки под лед. — Теперь я замечаю, что в руках у него тоже чашка. Он осторожно чокается со мной и поворачивается к реке. — Я ничего не пропустил?
— Размечтался! Не надо бы. Я однажды слышал про один залив в Кор… в Плимуте. Как-то зимой он замерз, мальчишки провалились под лед и не выбрались. Умерли, конечно. Их тела так и не нашли.
Он поворачивается ко мне.
— А дальше?
— А теперь там водятся привидения. Мертвую рыбу выносит на берег, вода всегда ледяная, даже летом, а лодки, которые подходят слишком близко к берегу, опрокидываются. Говорят, что мальчики мстят тем, кто не сумел их спасти.
— Хорошая история, говорит Тоби. — Попробуй записать.
— Это ты писатель, не я. И ты гораздо лучше расскажешь.
— Тебе откуда знать?
— Просто знаю. — Это плохой ответ, не смешной и не остроумный.
Но после нашей последней репетиции в «Розе» я не могу с ним говорить. Все, что я хочу сказать, куда-то теряется, стоит мне открыть рот. Кажется, он это заметил, как замечает почти все. Это меня тревожит. Я не знаю, как он оценивает происходящее, и насколько его мнение близко к истине.
— Может, пойдем? — предлагает он наконец. — Я не хочу, чтобы мне мстили мертвые дети.
Вдали от ярмарочных рядов полоска берега становится узкой и каменистой. Споры торговцев и детские крики утихают, сменяясь вздохами беспокойной воды, плеском волн, ленивыми криками чаек, гулким стуком лодок, бьющихся бортами друг о друга.
Дальше идти некуда, так что мы останавливаемся и смотрим на блестящую полосу реки, тихо прихлебывая вино. Я жду, что Тоби допьет и уйдет.
