До свидания, Светополь!: Повести - Руслан Киреев

Спрашивал Харитон Надину и Букреева. В прошлый раз он поинтересовался, знают ли они, что у них нет отметок, и все усекли, что вызывать при комиссии будут их.

— А теперь запишем новую тему, — сказал Харитон, беря мел. Раньше он никогда не писал на доске.

— Запишем, — вслух повторил Майка и зашелестел тетрадкой.

Кто‑то хихикнул, но Харитон притворился, будто не слышит. Пока он писал, Майкин дружок Шафран сунул в чернильницу на учительском столе карбид. Тотчас тихонько зашипело, забулькало. Все притаились. Рука Харитона, державшая мел, замерла на миг. Но только на миг. Дописав, долго вытирал тряпкой пальцы. Сухой была она, но замечание дежурному не сделал. Взял указку и принялся громко объяснять.

Майка и тот перестал крутиться. Прямо в рот Харитону глядел, а тот рассказывал о каком‑то восстании, водил указкой по карте. Ни на секунду не умолкал, заглушая своим торопливым голосом шипение и бульканье. Рая покосилась назад. Комиссия писала, не замечая ничего.

Шапка голубых пузырьков громоздилась поверх чернильницы. Пузырьки лопались, на их месте вздувались новые и все ползли, ползли к раскрытому журналу.

Харитон говорил без передышки. На его громадном лбу светились капельки пота. Поворачиваясь к карте, незаметно смахивал их. В коротких паузах слышалось слабое бульканье и скрип пера на задней парте.

До журнала пузырьки не добрались — кончились то ли чернила, то ли карбид. Грянул звонок, но все примерно оставались на своих местах, пока Харитон не разрешил идти. Но и тут вышла лишь комиссия. Хлопали крышками парт, переговаривались вполголоса, а класс не покидали. Уж сейчас‑то Харитон покажет себя!

Но он молчал. Отвернувшись к доске, скручивал карту и молчал. Толстый загривок его был красен. И карту свёртывал что‑то слишком долго.

Шафран, поймав Майкин взгляд, заговорщицки подмигнул, но Майка не ответил. Насуплен и медлителен был он — с чего бы это? Непонятное творилось иногда с Майкой.

Наконец Харитон повернулся. Рае померещилось, что его толстые губы дрожат. Он взял со стола журнал и, ни на кого не глядя, двинулся к двери. На лоснящемся пиджаке из черного дешёвого сукна белели пятна мела.

— Здорово ты ему! — бойко сказала Рая. Шафран посмотрел на неё и как‑то неуверенно улыбнулся. Другие, очнувшись, тоже принялись нахваливать Шафрана, азартно разглядывали пятно на столе, гадали, что было бы — доползи пузырьки до журнала. И вдруг:

— Я иду просить прощения у Харитона.

Это сказал Майка. Все смолкли. Майка спокойно вышел из‑за парты и направился к двери.

— Почему — ты? — с вызовом спросил в тишине Шафран.

— Я придумал, я и карбид принёс.

Прибавил, не оборачиваясь:

— Тебя не заложу, не дрейфь.

Со двора доносились крики — там уже шпарили в ловушки.

Выйдя с Тепой из школы, услышала долгий автомобильный гудок. Резко обернулась, зашарила глазами по дороге. Поодаль стоял у тротуара отцовский грузовик.

— Иди, не жди меня, — и побежала к машине. Отец приоткрыл дверцу, встал одной ногой на подножку и, щурясь от солнца, с улыбкой смотрел на дочь. Не виделись они аж с июля: в колхозе на уборочной был.

Перебежав дорогу, шагом пошла.

— Давно приехал?

Он глядел на неё сверху и посмеивался.

— Давно. Вчера.

— А–а, — сказала Рая. — Ты загорел.

— Вот как? Это хорошо. Не желаете ли прокатиться?

— А ты куда?

— Куда?! — передразнил он, — Куда прикажете.

— Мне к маме в три надо.

— Ладно уж, садись, занятой человек. — И, потянувшись, открыл с той стороны дверцу.

Рая забралась в кабину, привычно поставила портфель под ноги. Отец положил руки на баранку и смотрел на неё с весёлым выжиданием. Она любила, когда он смотрит на неё так: красивой и хорошей чувствовала себя.

— Так куда едем? — тихо произнёс он.

Она глянула на него сбоку, улыбнулась и пожала плечами. До чего же он похож на неё! Такое же веснушчатое лицо, такие же зеленые глаза, и даже зазор между передними зубами — только уже, чем у неё, и веселее. У отца все было весёлым: и длинная шея с большим кадыком, и темно–рыжий чубчик, и кривоватый, с горбинкой, нос.

Медленно ключ повернул, и по тому, что мотор завёлся не сразу, радостно распознала она, что ждал он её долго.

В моей памяти Раин отец неразрывно связан с «газоном», на котором он катал нас, дворовых мальчишек, и в кабине которого мы провели столько упоительных часов. Хозяйничала тут, естественно, Рая: пускала кого‑то или не пускала, разрешала подержаться за разные штуки, снисходительно объясняла, как что называется. Смеркалось, нас звали по домам, и она оставалась одна в кабине. Надолго… Однажды я подглядел, как она при свете плафона стелет в шоферском ящичке постель кукле. В другой раз видел, как, встав коленками на сиденье, она рулила. Иногда включала подфарники, а вот трогать фары отец запрещал: сядут, говорил, аккумуляторы. Она тут же потребовала показать ей эти самые аккумуляторы. Отец поднял капот и посадил её на тёплое от солнца крыло. Рая решила, что он обманывает её: как это ящики могут садиться или вставать. Долго ещё доказывала нам, что аккумуляторы — это крохотные трудолюбивые человечки, и даже Вадька Конь не мог разубедить её.

Надо ли говорить, как завидовали мы ей! И как потрясло всех нас известие, что её отец, добрый и весёлый дядя Коля, ушел из дому. Тогда такое случалось нечасто.

Для нас это, разумеется, было неожиданностью -— для нас, но не для Раи. Она‑то все видела. Стоило отцу задержаться немного или прийти навеселе — вспыхивал скандал. Мать кричала о какой‑то Верке–диспетчере, грозила вывести её на чистую воду. Рая не знала, кто такая Верка–диспетчер, но все равно ненавидела её. Особенно после того, как мать сказала, что отец не вернётся домой. «И никогда не спрашивай меня о нем — у тебя нет больше отца». Ночью Рая плакала потихоньку и мечтала, как подкараулит Верку–диспетчера и убьет её.

Но отец был. И дома он появился — в самом конце августа.

Поздоровавшись, топтался у порога — с новеньким портфелем в руках и разноцветными свёртками.

— Поздравляю со школой, — произнёс он, жалко улыбаясь, и поклонился. Никогда прежде не видела Рая, чтобы отец кланялся, да и таким нарядным бывал редко — в галстуке, белой рубашке и пиджаке, хотя жара стояла. Шагнув, неловко выложил на стол подарки.

Растерянная Рая посмотрела на мать. Долго потом будет стыдно ей за этот вопросительный взгляд…

— А она не нуждается в подачках. — Сидела, закинув ногу на ногу, а он стоял, но казалось — она взирает на него сверху. — Мать уж купит ей как‑нибудь.

Отец глядел на Раю. Не на мать — на Раю. Она опустила глаза.

— Какие же это подачки? — с запинкой произнёс он. — Это подарки. Ребёнок ни при чем здесь.

— Ребёнок ни при чем… Будешь алименты платить как миленький.

— Я не отказываюсь.

— И нечего хаживать сюда. У тебя есть кому подарочки подносить.

Отец постоял ещё, потом неуклюже повернулся и, сутулясь, вышел.

— Кобель чертов — совесть заглаживать пришёл. И чем только приворожила, паскуда!

О Верке–диспетчере… Рая закусила губу. Как люто ненавидела она таинственную и всесильную Верку!

После она увидела отца месяца через два, накануне Октябрьских праздников — он ждал её у школы на машине. Не сразу решилась сесть к нему, а сев — хмуро отмалчивалась. Отец достал из‑под ног арбуз, расстелил на сиденье газету. Толстая полосатая кожура зрело потрескивала под самодельным ножом с ручкой, обмотанной изоляционной лентой. Могучий кусище протянул он Рае. Двумя руками взяла, осторожно: не отломилась бы сердцевина. Как сахаристо сверкала она! Отец молча смотрел, как старательно ест она, а она, не подымая глаз, складывала на газету скользкие семечки. Когда, наконец, одолела кусок, газета была мокрой, и из‑под неё темно просвечивало сиденье.

С тех пор он часто караулил её у школы на машине. В кузове были то кирпичи, то длинные, свисающие над задним бортом доски — отец строил дом. Ей любопытно было взглянуть, что за дом строит отец, но, представляя, как позовёт её в гости, мысленно отказывалась с видом независимым и равнодушным. Он же без всяких приглашений остановил однажды машину возле неоштукатуренного домика с черепичной крышей. Выключив мотор, смотрел на неё сбоку и улыбался.

— На кроликов хочешь взглянуть?

В нерешительности посмотрела Рая на забор из жёлтого камня–ракушечника.

— Дома нет никого, — сказал отец. И то, что он сказал это, было приятно ей.

Пока отпирал калитку, внутри, за некрашеными воротами, пахнущими свежей стружкой, повизгивала собака.

— Дуська… Она не кусается.

Дуська была черной, лохматой, с длиннющими ушами и на коротких лапах. Так и извивалась вся от радости… Изловчившись, лизнула Раину руку. Нелепая мысль мелькнула у Раи: уж не подучил ли её отец?